Супруги А. и Б. нуждаются в дойной корове для молока своему ребенку, В. предлагает им свою корову-яловку и продает ее под видом дойной; но корова по рыночной оценке вполне стоит тот эквивалент, который дан за нее супругами [6].

Подобный же казус встретился в практике одного из судов южной России. Казак П. привез на рынок два воза огороднины - один с арбузами, другой с дынями; житель того города Г. сторговал у него воз с дынями и велел привезти его к себе; хотя бывшие у П. оба воза стоили одинаковую цену, но дыни в тот день шли лучше, чем арбузы, и потому он свез к Г. вместо дынь воз с арбузами и получил за него условленную за дыни плату, оказав, что свалил в помещение Г. именно тот товар, который продал ему.

Не подлежит, конечно, сомнению, что в случаях этого рода обманутый несет имущественный ущерб, получая совершенно не то, за что он соглашается передать другому свое имущество; неприкосновенность его имущественных прав может быть признана только при полном соответствии получаемого и условленного, так как только в таком случае его имущество получает желаемое помещение. Здесь нельзя также отрицать и другого признака преступного последствия мошенничества - имущественной выгоды на стороне виновного; он получает эквивалент за предмет, который для другой стороны не имеет предлагаемой цены и которого не получил бы, если б не ввел ее в заблуждение. Но даже рассматривая этот вопрос с общей точки зрения, нельзя не заметить, что такое его разрешение возможно лишь под одним непременным условием: необходимо, чтоб виновный сознавал существенную важность для потерпевшего тех признаков предмета сделки, которые перевираются им; сознавал, что предлагаемый им предмет и предмет условленный не тождественны между собою, хотя бы и были равноценны. В противном случае нельзя говорить о нарушении им чужого имущественного права, так как другая сторона не озаботилась указать, что именно она желает получить.

Такой именно взгляд проводится судебною практикою тех законодательств, которые дают последствию мошенничества через - чур, общую редакцию, определяя его как «нарушение чужого имущества» (Vermogensbeschadigung; das Vermogen eines Anderen… beschadigt). Она не имеет права требовать ничего больше, кроме какого бы то ни было нарушения чужих имущественных интересов, хотя бы общая сумма стоимости имущества обманутого до обмана и после него не представляла никакого различия.

Что же касается русского права, то по точному смыслу его постановлений даже в случаях этого рода невозможно признавать уголовно-преступное мошенничество, так как наше законодательство вводит признак определенной ценности имущества, ставшего предметом нарушения, как необходимое условие этого преступления, и степени по нему наказание. Ценность же предмета мошенничества, как увидим, определяется, по рыночной оценке, а не по субъективным взглядам потерпевшего, и при предъявлении эквивалента определяется разницею между предметом нарушения и стоимостью эквивалента. Поэтому коль скоро эта разница равняется нулю или даже представляет собою, по обыкновенной в этих делах рыночной оценке, отрицательную величину, то о нарушении чужого имущества и приобретении выгоды, подлежащих уголовной репрессии, не может быть речи.

Могут возразить, что тоже обстоятельство-ценность похищенного-имеет значение и в краже; что, однако, здесь равноценность оставленного виновным эквивалента с предметом покражи нисколько не подрывает наказуемости, Например, я хотел купить у В. вещь, которая стоит 30 руб., но которую он не согласился продать мне; я краду ее у Б. и в вознаграждение его оставляю на месте преступления 30 руб. Однако, вполне соглашаясь, что в данном случае действие виновного представило бы наличность всех условий кражи, мы не видим правильного основания переносить тот же взгляд и на мошенничество. Дело в том, что дача эквивалента при краже составляет действие совершенно постороннее преступлению, между тем как в рассматриваемых видах мошенничества оно входит в состав самого преступления. Здесь дача эквивалента виновным определяет действие потерпевшего, след. она необходима для причинной связи обмана с последствием; в краже, напротив, она имеет лишь характер случайного вознаграждения за причиненный ущерб, а это вознаграждение по общим началам не устраняет преступности, ослабляя только наказуемость.

В виду представленных соображений я не могу признать верным взгляд спб. судебной палаты и окружного суда, высказанный в деле Афанасьева и Миллера и не опровергнутый, однако и не поддержанный кас. сенатом (V, 304). Деяние их состояло в том, что, зная о невозможности получить из государственного банка ранее 1871 года деньги по билету московской сохранной казны за №11201 стоимостью в 2,200 руб. сер., скрыли о том при закладе этого билета штабс-ротмистру Попатепко, чем и выманили у него 1,500 руб. серебром - И Палата, и Суд признали здесь мошенничество применили сюда ст. 1666 улож. о наказ., между тем как в деянии Афанасьева и Миллера нет существенного условия этого преступления-похищения чужого имущества в смысле такого посягательства, которое в своем результате имеет уменьшение объема предметов имущественного права другого лица. После деяния Афанасьева и Миллера объем предметов имущественного права Попатенко не только не уменьшился, но даже увеличился, так как он получил заклад, значительно превышавший выданную за него сумму; избыток заклада покрывал даже законные проценты, которые могли нарасти на 1500 руб. до 1871 года, следовательно, Попатенко не подвергался никакому имущественному ущербу. Палата, очевидно, увлеклась наличностью в деле обмана и сопровождавшею его дачею денег, забыв, что в мошенничестве необходимо обращать внимание и на ценность предъявляемого виновным эквивалента как на составную часть преступления.

Но, в свою очередь, от случаев, где разница между предъявленным эквивалентом и выманенным имуществом представляет бесконечно-малую (нуль) или даже отрицательную ценность, должно отличать те случаи, где ее невозможно определить в точности на деньги. Совершенно достаточно, если суд может признать, что эта разница имеет место во вред потерпевшего. Взгляд этот принят и практикой кассационного сената, который требует от судов по существу производство оценки лишь в тех случаях, где точное обозначение ее имеет легальное влияние на величину наказания; в других же достаточно общее признание судом, что она имеет цену. - Любопытный в этом отношении казус сообщен Никитиным в Судебном Вестнике 1870, №304; на заглавном листе изданного Анисимовым 5 изд. Судеб. Уставов было сказано, что в него вошли выписки из решении кас. департаментов сената за 1870 год; приказчик Анисимова на вопрос Никитина, торговавшего книгу, подтвердил, что в нее действительно вошли выписки из решений того года. Вследствие таких сообщений Никитин купил экземпляр книги, но в действительности оказалось, что заявления приказчика и заглавного листа были ложны [7]. Хотя невозможно установить разницу в цене данной Никитиным суммы и стоимостью 5 изд. Суд. Уст. без выписок из кассационных решений 1870, но, очевидно, она существует и потому применение к подобному действию узаконение о мошенничестве не может подлежать сомнению. - Трудность или даже невозможность определения стоимости предмета нарушения представляет б. ч. тех видов мошенничества, которые имеют усиленный общественный интерес, посягая на имущество неопределенного множества граждан; таковы, напр., печатание мнимых или ложных телеграмм для спекуляции биржевою игрой, долговременное употребление заведомо неверных мер и весов в общественном торге и т. под. Поэтому если даже признавать степенение наказуемости мошенничества по стоимости предмета нарушения, имеющим разумное значение то его, во всяком случае, следует отбросить в «тих видах мошенничества.

Итак, если данный виновным эквивалент по рыночной оценке равноценен или даже превышает выманенный предмет, то состав мошенничества оказывается неполным. Мы не думаем, однако, утверждать, что в этих случаях обманутый по русскому праву должен оставаться при последствиях обмана. Напротив, закон (ст. 1516 т. Хеч. 1 зак. гражд.) гарантирует его имущественную неприкосновенность гражданским иском, освобождая лишь другую сторону от уголовной ответственности.

2) Уменьшение объема предметов имущественного права как последствие мошенничества может иметь место лишь при действительной передаче того или другого предмета имущественного права в руки виновного, непосредственно или посредством предоставления ему нрава требовать от обманутого какое либо имущество в определенном будущем. Напротив, если деяние виновного имеет лишь своим последствием поставление имущественных интересов другого в опасность, а наступление или ненаступление действительного вреда зависит от обстоятельства будущего, то мошенничество не имеет места. Напр., Я беру деньги в займы с обязательством уплатить их к определенному сроку, утверждая тем мою состоятельность, между тем как я очень хорошо знаю, что я не имею денег и не рассчитываю ни откуда получить их; я продаю принадлежащий мне чужой долг, зная, что должник не в состоянии уплатить его; я притворно перевожу мое имущество другому лицу для избежания платежа долга в срок (дело Волейко) или обманом добиваюсь отсрочки исполнения по обязательству, не лишая, однако, обманутого возможности требовать должное с меня. Здесь нельзя видеть мошенничества, так как имущественная потеря, случись она к действительности, обусловлена не обманом, а обстоятельством, следующим за ним и необусловленным им - несостоятельностью к уплате лица, обязанного пред обманутым и тому под. Опасность же для имущественной сферы еще не тождественна с имущественной потерей.

Как ни легко, однако, указание этого начала в теории, на практике оно может подать повод ко многим недоразумениям. Случаи безразличные с точки зрения уголовного правосудия могут отличаться от случаев преступных такими тонкими чертами подметить которые очень трудно. Но попытаемся сделать это.

а) Прежде всего, является вопрос, как нужно относиться к выманиванию средств доказательства того или другого имущественного права, отличая их от тех знаков, которые по закону имеют значение представителей имущественных ценностей (долговая расписка, вексель и т. под.) и выманивание которых, как мы видели, несомненно, относятся к мошенничеству. Средства доказательств еще не суть предметы имущественного права и выманивание их, по этому, еще не уменьшает объема предметов имущественного права обманутого, делая лишь возможным в будущем такое уменьшение. Но иногда эти средства доказательств поставлены законом в ряду принадлежностей чужого имущества; таковы межевые книги и всякого рода акты относительно недвижимости и т.д.; и так как принадлежности входят в общее понятие имущества, то выманивание их должно признать нарушением целости предметов чужого имущественного нрава. Однако, как скоро отпадает это положительное основание, обязывающее относить к мошенничеству выманивание средств доказательств, то последние, не составляя имущества в смысле гражданских законов, не могут быть признаны предметом мошенничества. Кроме этого основания и в подтверждение той же мысли я позволю себе обратить внимание еще на следующее соображение. Выманивание средств доказательств есть приготовительная ступень для побуждения суда гражданского признать существующие отношения несуществующими, т.е. оно гарантирует лишь возможность виновному с большим успехом давать на суде гражданском ложные показания. А так как последние не входят в состав мошенничества и не объявляются теперь преступными, то тоже самое с гораздо большим основанием следует применить и к отношениям, составляющим их подготовительную ступень. Кроме того, кто поручится, что выманенное средство доказательства было пригодно для убеждения суда в достоверности отношений, на которые претендует потерпевший? Кто, с другой стороны, разрешит вопрос, как поступать в случае, когда у обманутого остались другие средства, совершено достаточные для доказательства желаемого им? Видеть здесь покушение нельзя, потому что действие виновного еще не направляется прямо на предмет преступления; остается признать покушение на покушение.

б) Другие случаи этого же рода формулируются как выманивание чужого имущества не за мнимый эквивалент - потому что потерпевший и под влиянием обмана не высказывает намерения отказаться от своего имущества безвозвратно, - а за мнимое обеспечение. Но если в силу существа возникающих между обманутым и обманщиком отношений вознаграждение за выданное имущество полагается в указанном обеспечении, то в конце концов обман в обеспечении сводится к обману в эквиваленте. При этом безразлично, каких сторон обеспечения касался обман, лишь бы именно из за них лице выдавало свое имущество заведомо для обманщика.

Но нельзя забывать, что имущественный оборот общества в значительной степени построен на риске, при чем сторона очень хорошо сознает, что, вступая в сделку, она подвергает себя опасности имущественной потери и нередко берет лишний процент за этот риск. Некоторые сделки по существу своему предполагают такое согласие подчиниться риску. Введение в него, очевидно, не имеет ничего общего с обманом и должно быть строго отличаемо от тех случаев, когда сторона желает и думает, что она устранила всякий риск, будучи обманута мнимым материальным обеспечением, которое будто бы само по себе достаточно для осуществления его юридической претензии. Несколько частных примеров пояснят нашу мысль.

Страницы: 1, 2, 3