Но, отказывая с полным основанием в возбуждении вопроса о достаточности комплекта присяжных поверенных, судебная администрация вступила на скользкий путь, исходатайствовав закон 1874 г. о приостановлении открытия советов присяжных поверенных в местах, где они ещё не были открыты. Мера эта, подчинив присяжных поверенных власти окружных судов, задерживает развитие адвокатуры вообще и защиты в частности; она препятствует проведению начала равноправности между защитником и обвинителем, ибо последний суду не подчинён. Притом, по справедливому замечанию, сделанному в нашей литературе, суд может охранять своими мерами только внешний порядок в среде адвокатуры, преследуя ими лишь такие действия адвокатов, которые составляют прямое нарушение их юридических обязанностей; нарушение же обязанностей нравственных недоступно органу, стоящему отдельно то адвокатской корпорации. Наша практика не доказывает, чтобы в местностях, где суды заменяются советами, присяжные поверенные сознавали свои обязанности твёрже и исполняли их точнее, чем в местностях, где существуют советы.

Признаки неверного понимания защиты встречаются и в судебной практике.

Сюда, прежде всего, следует отнести установившуюся в ней теорию, по которой обязанность назначения защитника по просьбе подсудимого (ст. 566 уст. уг. суд.) лежит на председателе тогда лишь, если при суде в том же месте, где он слушает дело, имеются присяжные поверенные или свободные от иных занятий кандидаты на судебные должности. Мы уже видели, что государственный совет не допускал возможности недостатка в защитниках и потому возложил на председателей окружных судов обязанность назначать защитников по всем без исключения делам, разрешению окружных судов подлежащим, если о том будут просить подсудимые. По точному смыслу закона и соображений, на которых он основан, обязанность эта есть безусловная, подлежащая непременному исполнению, коль скоро заявлена просьба о назначении защитника. Поэтому и неисполнение её следовало бы считать одним из существеннейших поводов кассации, какими бы причинами оно ни было вызвано. Но очень скоро судебные места встретились с физической невозможностью исполнения её, вследствие непредвиденного государственным советом недостатка в защитниках. Эта причина усилилась в виду толкования, сделанного первоначально петербургским советом присяжных и одобренного петербургскою судебной палатой, а затем принятого и в других местах; согласно ему, защита может быть возложена председателем на тех лишь присяжных поверенных, которые проживают в месте заседания суда, чем у председателей отнята почти всякая возможность назначать присяжных поверенных защитниками по делам, рассматриваемым в выездных заседаниях и составляющим значительное большинство общего числа уголовных дел, ведаемых с участием присяжных заседателей. Такой взгляд основывают на тексте ст. 566 уст., уполномочивающей председателя назначать защитника из таких лишь присяжных поверенных, которые «состоят при суде», и в подтверждение его приводят тот главный довод, что закон не указывает источника возмещения издержек, понесённых присяжными поверенными при командировках по делам службы, и тем как бы признаёт невозможными сами командировки их. Но взгляд этот отнюдь нельзя признать правильным и согласным с законом, который признаёт обязанными всех присяжных поверенных, при суде состоящих, исполнять поручение председателя, независимо от того, в каком месте открывает суд свои заседания; из молчания закона о возмещении издержек из по командировке вытекает лишь, что они не покрываются за счёт казны, а отнюдь не право отказаться от командировки; притом, требуемый законом с присяжных поверенных процентный сбор получил бы самое лучшее назначение, будучи обращён на вознаграждение тех из их товарищей, которые понесут расходы в интересах защиты. Дав ему это употребление, советы показали бы тем, что они достойным образом ценят институт защиты и сознают его высокое общественное значение.

Сюда, далее, следует отнести укоренившуюся в судебной практике теорию, по которой защита составляет лишь благодеяние для подсудимого, от которого он может отказаться по своему усмотрению. Так, сенатом неоднократно разъяснялось, что если председатель, даже без всяких заслуживающих уважения причин, не назначил защитника подсудимому и не поставил его о том в известность, но подсудимый при открытии заседания не просил об отсрочке разбирательства для приискания себе защитника, то оставление его без защиты не служит поводом кассации (1868 № 702, Тарасова; 1870 № 48, Федорова и др.; 1870 № 652, Савинова; 1874 № 346, Максимовой). Равным образом сенат признавал, что назначение председателем для защиты такого лица, которое не принадлежит к составу присяжных поверенных и не состоит в числе кандидатов на судебные должности, не составляет нарушения закона, не составляет нарушения закона, если подсудимый против этого не возражал (1871 № 1471, Сологубского). Другими словами, все отступления от закона по предмету назначения защитника сенат считает возможным покрывать согласием на них подсудимого, забывая, что защитник призывается служить не только и даже не столько общим интересам правосудия. Лишь изредка в практике судебных мест проскальзывает более правильное отношение к защите; сюда принадлежит приведённое уже сенатское решение по делу Федорова и Фирфарова (1878 № 2), которым признано, что о назначении защитника несовершеннолетним подсудимым председатели должны озаботиться независимо от заявлений самих подсудимых.

Склонная видеть в защитнике представителя частного интереса подсудимого, а не органа общественного служения, судебная практика не выработала ещё правильного и твёрдого взгляда на вопрос о взаимном соглашении между заявлениями и ходатайствами защитника и подсудимого. В целом ряде своих решений, основанием участия защитника в уголовном деле сенат указывает не самостоятельную процессуальную функцию, на нем лежащую, а лишь уполномочие на деятельность со стороны подсудимого, предполагаемое до тех пор, пока противное не будет заявлено суду. Исходя их этого частного начала, уместного для гражданского представительства, но отнюдь не для уголовной защиты, судебной практике пришлось допустить две существенных неправильности. С одной стороны, она сообщила защитнику служебное, подчиненное в процессе положение, разъяснив, что всякое ходатайство защитника парализуется противоположным ходатайством подсудимого; так, в решениях сената по делам Краснова (1869 № 359) и Серова (1869 № 543) признано, что если защитник просит об отсрочке разбирательства за неявкою некоторых свидетелей, а подсудимый просит о слушании дела, то для суда первое ходатайство утрачивает всякое значение. Между тем, интересы защиты могут существенно расходиться с желаниями подсудимого, а для защитника, как служителя правосудия, важны первые, а не вторые. Может также - и весьма нередко - случиться, что подсудимый делает какое либо заявление, не понимая всей важности его, и подчинять его голосу ход судебного разбирательства значило бы направлять правосудие на ложную дорогу. Неужели голос защитника покрывается даже голосом его несовершеннолетнего клиента, которому и наша практика признала нужным назначать защитника не справляясь с его волей? Этот любопытный вопрос пока ещё не ставился судебными местами. С другой стороны, из того же неправильного положения судебная практика делает другой неверный вывод, возлагая на подсудимого невыгодные последствия за все упущения, сделанные защитником; она упраздняет самые священные процессуальные права подсудимого, если защитник его своевременно не возражал против их нарушения, забывая, что в основании таких прав весьма нередко лежат не интересы отдельной личности, а интересы всего правосудия, и что в отбывании наказания, подсудимому представленного, защитник не принимает никакого участия. Защитник отнюдь не заменяет своего клиента, как поверенный своего верителя; он лишь дополняет его, оказывая помощь правосудию представительством защитительного антитезиса. В этой дополнительной роли он преследует самостоятельную задачу, отдельную и независимую от простого формулирования желания подсудимого, и в виду ее должен получить в процессе подобающее место. Как поворот к правильному взгляду на защиту, в судебной практике могут быть отмечены и некоторые положения, расходящиеся с только что изложенными. Бывали случаи, когда, не смотря на сознание подсудимого, суд, по просьбе его защитника, приступал к производству судебного следствия и иногда даже выносил ему оправдательный приговор, напр. по делу Спиро, рассматривавшемуся в С.-Петербургском окружном суде. По делу Скопинского банка Московский окружной суд, не смотря на заявление Рыкова о прекращении данных его защитнику полномочий и об отказе от защиты, уважил просьбу его защитника, ходатайствовавшего об оставлении его в заседании для защиты интересов его клиента. Сам сенат признает правильным предъявление списков присяжных заседателей для отвода не только подсудимому, но и его защитнику.

Слабость сознания общественного назначения защиты нашей судебной практикой, наконец, проявляется в отношениях председательствующих в заседаниях к защитникам. По мере того, как нападения на адвокатов становились более и более модными в обществе, изменялось и их положение в суде уголовном. Едва ли следует скрывать от себя, что если не все, то многие председательствующие видят в них не помощников правосудия, а его противников. По вине ли самих адвокатов появился этот взгляд, или по иным причинам. Для нас это не представляет интереса; бесспорно, однако, что он пускает прочные ростки и что председательствующие одной из своих главнейших обязанностей считают удерживать защитников в тесных границах, воспрещать им касаться тех или иных предметов и останавливать их строгим замечанием при первой попытке исследовать или высказать что либо, по мнению их, не относящееся к делу или уже достаточно разъясненное. Не подлежит конечно сомнению, что председательствующему в заседании должна быть предоставлена широкая распорядительная власть над всеми лицами, в заседании участвующими; ее устанавливает и наш закон, дающий председателю право управлять ходом судебного заседания, устранять в прениях все, что не имеет прямого отношения к делу, не допускать ни оскорбительных для чьей бы то ни было личности отзывов, ни нарушения должного уважения к закону, религии и установленным властям (611 уст.), и наблюдать за охранением внешнего порядка в судебных заседаниях (149 ст. учр. суд. уст.). естественно, что действия защиты, которыми нарушаются такие необходимые условия спокойного разбирательства, подлежат распорядительной власти председательствующего, как и действия иных лиц. Но, применяя ее, необходимо помнить, что защитник - один из необходимых органов процесса, преследующий также цели правосудия, как и весь суд, и прибегать к мерам принуждения только в крайних случаях, когда несомненно, что он вышел из своей сферы. Особенная осторожность должна быть рекомендована при применении их для устранения со стороны защитника не относящегося к делу, так как прежде, чем защита выскажется по данному предмету окончательно, нельзя судить, остается ли защитник в пределах дела или вышел из них; поэтому укореняющаяся практика обрывать защитника и не давать ему высказаться, под предлогом, что данное обстоятельство не относится к делу или уже достаточно разъяснено, должна быть встречена с величайшим порицанием. известно, притом, что вопрос о пределах судебного исследования принадлежит к числу самых сложных и спорных; лучшие процессуалисты наши обратили на него внимание, но наука и практика не дали ещё твердых и непреложных указаний, которыми можно было бы руководствоваться в каждом отдельном случае для решения его. Прибавим, что практика остановок и перерывов защитника председательствующим вредит хладнокровному отправлению защиты и нарушает принцип равноправности его с государственным обвинением.

VII. Подрыв его в практике присяжных поверенных

Но сами защитники сознают ли в достаточной мере ту общественную миссию высокой важности, которая лежит на них? Не переносят ли они, напротив, на свою деятельность по делам уголовным те черты, которые свойственны представительству по делам гражданским и, таким образом, не приносят ли они своего общественного назначения в жертву частному интересу?

Если мы ограничимся только присяжными поверенными, так как судить о деятельности других групп защитников нет возможности по отсутствию данных, то нельзя не отнестись с полным сочувствием к тем правильным взглядам, которые высказаны советами в первые годы их открытия и, таким образом, положены в основание адвокатской деятельности этой корпорации. Мы уже видели, что и у нас есть самый высокий в нравственном отношении кодекс деятельности преподан присяжным поверенным одним из их же сочленов, мнения которого разделялись С.-Петербургским советом. В частности, по вопросу о защите, советы имели вполне верные мысли и в эпоху общего подъема нашего духа начертали для отправления его правила, стоящие на высоте этого института, охраняя соблюдение их даже дисциплинарными взысканиями. Защита по уголовным делам объявлена одною из самых главных обязанностей присяжных поверенных; уклонение от нее и небрежное ее исполнение советы преследовали строго, назначая обыкновенно выговоры, и только в самых маловажных случаях ограничиваясь предостережениями; все попытки присяжных поверенных, направленные к обходу этой обязанности, напр. фиктивная выписка за город, встречали со стороны советов энергический отпор; в способе ведения защиты, на присяжных поверенных возлагалась обязанность сообразоваться с требованиями закона и нравственности, воздерживаясь от каких бы то ни было предосудительных приемов. У нас впервые советами присяжных поверенных провозглашено, что защитник представляет перед судом волю закона, которую он обязан уважать превыше интересов клиента. Возбуждавшееся некоторыми из присяжных поверенных сомнение, обязательно ли принимать защиту по назначению до признания комплекта присяжных поверенных достаточным, советы не затруднились разрешить в утвердительном смысле и признали крайне предосудительным получать, а тем более вымогать от клиента, деньги за защиту по назначению. Но нельзя забывать, что организованная адвокатура появилась у нас ещё весьма недавно и что сословие присяжных поверенных вынуждено было принять в свой состав не мало прежних ходатаев и людей старой практики, которым были совершенно чужды идеи общественного назначения защиты. Этот старый делец, не привыкший к законности и преследовавший исключительно свои эгоистические интересы, был продуктом всего прежнего общественного нашего склада, который не мог измениться в какие-нибудь 10-20 лет. Его приемы, его идеи должны были неизбежно проникать и в среду вновь образованной корпорации; влияние их сказывалось уже на первоначальной деятельности ее членов, усиливаясь по мере упадка того общего увлечения идеальным, которое характеризовало эпоху составления и введения в действие судебных уставов 20 ноября. Влиянию этого старого дельца не было положено сколько ни будь серьезных преград при организации присяжной адвокатуры, и ему в значительной степени следует приписать слабость сознания общественного назначения защиты даже в среде нашей присяжной адвокатуры, которое выразилось, с одной стороны, в стремлении уклониться от даровой защиты по назначению и в слабом отношении советов к небрежному ее ведению, а с другой - в стремлении превратить защиту в доходную статью, доходящем до забвения ее истинной природы. Еще в 1866 году в практике С.-Петербургского совета присяжных поверенных возник вопрос, обязаны ли присяжные поверенные защищать подсудимого по назначению суда лишь в месте постоянного их жительства, или также и в других местах округа, где открываются заседания. Мы уже видели, что совет решил его в первом смысле, освободив присяжных поверенных от обязанности принимать на себя защиту подсудимых, дела которых слушаются вне места их постоянного жительства; со взглядом совета согласилась С.-Петербургская судебная палата, затем он принят советами Московским и Харьковским; до обсуждения сената он ещё не доходил. Для того, чтобы оценить всё значение этого постановления, необходимо принять во внимание следующие обстоятельства. К 1 марта 1884 г. при С.-Петербургской судебной палате присяжных поверенных числилось 261; из них имели жительство в С.-Петербурге 250, в Пскове 3, в Новгороде 2, в Вильне 2, в Великих Луках 1, в Череповце 1, в Петрозаводске 1, ив Ковне 1; в округе Московской судебной палаты к 1 октября 1884 г. числилось 320 присяжных поверенных; из них имели постоянное жительство: в Москве 253, в Бежецке 1, в Витебске 1, во Владимире 5, в Вологде 1, в Ефремове 1, в Калуге 9, в Костроме 5, в Нижнем Новгороде 14, в Ржеве 2, в Рыбинске 2, в Рязани 10, в Смоленске 2, в Туле 7, в Твери 2, в Шуе 1, в Ярославле 4. Таким образом более 95% общего числа присяжных поверенных избирают себе жительство в месте нахождения судебной палаты и лишь весьма немногие поселяются вне его; даже не все города, где учреждены окружные суды, имеют у себя присяжных поверенных, и почти вовсе нет уездных городов, избираемых ими для жительства, где окружных судов не существует. Это обстоятельство не сопровождается неудобными последствиями для населения по делам гражданским, которые всегда рассматриваются в месте постоянно пребывания суда. В совершенно ином положении находятся дела уголовные; только менее важные из них, подлежащие рассмотрению без участия присяжных заседателей, обыкновенно слушаются в месте постоянного пребывания окружного суда; напротив, более важные распределяются по сессиям и огромное большинство их слушается в уездных городах, причисленных к округу суда, но не составляющих его постоянного места пребывания (138 учр.). Из сказанного видно, что постановления сенатов почти совершенно устраняют возможность защиты по назначению именно в важнейших уголовных делах, рассматриваемых с участием присяжных заседателей, т.е. там, где защита необходима в наибольшей степени. Если бы советы тверже сознавали общественное назначение защиты, то едва ли бы они так легко решились на такое постановление и, нужно думать, с успехом приискали бы способы устранить те весьма маловажные неудобства для присяжных поверенных, которые побудили их, вопреки закону, установить полную беззащитность подсудимых по делам наибольшей важности. Другой признак слабости сознания общественного назначения защиты советами присяжных поверенных, в наших глазах, составляет та крайняя снисходительность, которую советы более и более обнаруживают в случаях уклонения присяжных поверенных от защиты и небрежного исполнения ее. До 1 февраля 1874 г. за неявку или за несвоевременную явку к защите подсудимых по назначению суда, С.-Петербургским советом, независимо от внушений, было сделано три предостережения и 5 выговоров, в том числе 2 строгих; с тех пор дано 4 выговора, 6 предостережений, в 4 случаях совет ограничился постановлением на вид, т.е. верою взыскания, закону неизвестною, и в 7 случаях вынес полное оправдание, не смотря на то, что в 4 из них признал доказанным факт неявки на защиту. Но ещё слабее репрессия за неявку в практике московского совета, где эти случаи встречаются гораздо чаще; если присяжный поверенный не явился без всяких уважительных причин и слушание дела по его вине было отложено, то совет ограничивается мягчайшею из мер взыскания - предостережением; но ему достаточно представить подобное оправдание, напр. голословно заявить, что поверенный запамятовал о назначенной ему защите, или заболел, или должен был явиться в другое место по гражданскому делу, или даже, без всякого на то права, передать защиту другому лицу, чтобы эта мера была заменена поставлением на вид или даже полным оправданием. В 1882 г. председатель одного из провинциальных окружных судов довел до сведения московского совета, что назначенный им поверенный, возвратив ордер, отказался явиться по болезни; свидетельства же о болезни не представил. Совет нашел, что в случаях невозможности присяжному поверенному явиться в суд к исполнению обязанностей, на него возложенных, он должен уведомить о том суд заблаговременно, указав на законную причину неявки; но доказывать перед судом эту причину он не обязан, ибо предполагается, что присяжный поверенный говорит суду правду, и на этом основании оставил сообщение председателя без последствий.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6