|
Выдвинутый
в своё время М. И. Ростовцевым тезис о сложном, синтетическом характере власти
Августа, и невозможности по этой причине её однозначного определения завоёвывал
в последующие десятилетия всё более широкую популярность. Данное обстоятельство
не мог не отметить Л. Викерт, автор обзора литературы об Августе и его
принципате в «Aufstieg
und Niedergang der römischen Welt».[30] Сам Л. Викерт полностью
присоединяется к этому итоговому выводу западной историографии. Созданную
Августом систему невозможно определить в рамках какой-либо одной из
существующих государственно-правовых категорий; современная наука в состоянии
лишь дать её всестороннее описание.[31]
В современной российской
исторической науке присутствует тенденция рассматривать проблему принципата
Августа в контексте широкого социально-политического процесса.[32]
В частности, А. Б. Егоров в монографии «Рим на грани эпох» указывает, что
политические изменения были частью перехода от Рима-полиса с
провинциями-колониями к средиземноморской державе. Власть Августа
представляется автору сложной системой: правовая власть, выраженная в potestas и imperium,
дополнялась важными экстралегальными факторами, превращавшими чрезвычайного
магистрата во всемогущего владыку.[33]
Таким
образом, диапазон мнений достаточно велик. Поэтому, первое, что необходимо
сделать, приступая к рассмотрению системы принципата при Августе, – это
обозначить те положения, кторые, на современном этапе изучения проблемы, можно
считать более-менее твёрдо установленными, чтобы использовать их в качестве
отправных точек для дальнейших рассуждений.
Во-первых,
власть Августа складывалась постепенно, в течении ряда лет. Её возникновение не
было результатом какого-то единовременного политического акта.[34]
Во-вторых,
правовой основой власти Августа были проконсульский империй и трибунская
власть, дополненная и расширенная при помощи ряда специальных полномочий.[35]
В-третьих,
помимо правовой, выраженной в potestas и imperium, власть
Августа имела ещё и внеправовую сторону, и вопрос об их сосотношении
представляется столь же важным, сколь и трудно разрешимым.
В-четвёртых,
материальной основой фактического единодержавия Августа был огромный перевес
сил на его стороне: за ним стояла армия и мощная личная партия.
В-пятых,
хотя Августу, путём различных политических ухищрений удалось придать своему
режиму видимость легитимности, его успех на этом пути не был полным и
окончательным. В органическую часть политической структуры Римского государства
принципат превратился гораздо позднее, и без учёта этого обстоятельства нельзя
понять последующую эволюцию режима при Юлиях-Клавдиях и Флавиях.[36]
* * *
Проблема
организации собственной власти встала перед Октавианом вскоре после победы над
Антонием. 30-29 гг. до н. э.[37]
ушли на решение ряда неотложных проблем: проведение массовой демобилизации,
урегулирование положения на Востоке, оздоровление финансовой системы и т. д. В
условиях всеобщей эйфории, вызванной счастливым завершением почти пятнадцатилетней
гражданской войны и наступлением долгожданного мира, Октавиан мог немного
повременить с созданием прочной правовой базы своей власти, располагая, таким
образом, временем для поисков оптимальной её формы. В 29 г. он принял
пожизненный титул императора, ставший отныне составной частью его имени (ILS,
79-81; Dio., LII, 41).[38]
На
28 г. Октавиан был избран консулом вместе с Марком Агриппой, своим ближайшим
другом и соратником. Вместе они провели акцию, подготовившую события января 27
г. – ценз сената (R. G., 8, 2; Dio., LII, 1, 3). Намереваясь «вернуть» государство сенату и
народу, Октавиан должен был обеспечить лояльность большинства сенаторов по
отношению к своему режиму. Во главе нового сенаторского списка он ставит
собственное имя, превращаясь, таким образом, в princeps senatus.
Теперь
он мог приступить к преобразованию власти. 13 января 27 г. Октавиан
торжественно объявил в сенате о сложении своих чрезвычайных полномочий, срок
которых, кстати говоря, истёк ещё 1 января 33 г., получив взамен империй над
рядом провинций (Тарраконская Испания, Лугдунская Галлия, Бельгика, Сирия и
Египет) сроком на 10 лет
(R. G., 34, 1; Dio., LIII, 3-11; Tac. Ann., III, 28).
Т.
Моммзен полагал, что наряду с империем над группой провинций на десять лет
Октавиан получил в 27 г. общий imperium proconsulare, заключавший в себе
пожизненное право верховного военного командования всеми войсками Империи.[39] Критикуя
это положение теории Моммзена, Э. Д. Гримм справедливо указал на отсутствие
следов двойной проконсульской власти Августа в исторических источниках.[40]
Проконсульский
империй, дававший его обладателю право военного командования, сделался в
дальнейшем одной из важнейших составляющих полномочий принцепса. Этот империй
Август до 23 г. сочетал с властью консула, ежегодно переизбираясь. Кроме того,
ещё в 36 и 30 гг. им были получены некоторые из прерогатив народных трибунов (Dio., XLIX; LI,
19, 15).
В
наших источниках нет единства по поводу того, когда именно Октавиан приобрёл
tribunicia potestas
в полном объёме. Так, согласно Аппиану (B. C., V, 132) и Орозию (VI, 18), Октавиан получил все полномочия
трибуна в 36 г. Тацит (Ann., I, 2) сообщает, что, после победы над
Антонием Октавианн, отказавшись от звания триумвира, сохранил за собой консулат
и трибунскую власть якобы для защиты интересов простого народа. Сам Август вёл
счёт годам своей трибунской власти с 23 г. до н. э. (R. G., 4, 4; 15, 2). Дион Кассий трижды, под 36, 30
и 23 гг., упоминает о принятии Августом пожизненной трибунской власти (XLIX, 15; LI, 19;
LIII, 32). На
последнюю из этих трёх дат указывают также данные эпиграфики (ILS, 86, 87, 89,
90-98).
Противоречия
в античной традиции относительно времени принятия Августом трибунской власти
определяют характер дискуссии по данному вопросу в исторической литературе.
Пытаясь согласовать разноречивые показания источников, Т. Моммзен предположил,
что Октавиан приобрёл полную трибунскую власть уже в 36 г. В 30 г. он расширил
её в пространственном отношении, а после 23 – возобновлял ежегодно.[41]
В этом с ним согласны С. И. Ковалёв и А. фон Премерштейн. Последний, впрочем,
вносит в гипотезу Моммзена ряд дополнений.[42]
Значительной популярностью у современных исследователей пользуется взгляд,
согласно которому Август принял полную tribunicia potestas только в 23 г. В 36 и 30 гг.
были получены лишь отдельные её элементы: sacrosanctitas и jus auxilii. Данную точку зрения разделяют, в
частности, Э. Д. Гримм, Н. А. Машкин, Л. Викерт, А. Б. Егоров.[43] И, наконец, Г. Дессау, Ф. Эдкок
и Р. Сайм относят вручение Октавиану всех прав и привилегий народного трибуна к
30 г.[44]
При этом вплоть до 23 г. Август сравнительно мало использовал возможности
народного трибуната, чем объясняется отсутствие эпиграфических данных о его tribunicia potestas для этого периода.[45]
Нам
кажется, что, при всей важности вопроса о времени приобретения полной
трибунской власти, гораздо важнее установить, когда tribunicia potestas начинает играть в системе власти
Августа заметную роль. Переформулировав вопрос таким образом, мы получим
вполне однозначный ответ – после 23 г., в связи с отказом принцепса от
ежегодного консулата. С этого времени ссылки на трибунские полномочия Августа
встречаются в надписях, а время его правления исчисляется по годам трибунской
власти, как раньше – по консульствам.
По
мнению Диона Кассия (LIII,
12, 1) в январе 27 г. Октавиан, вдобавок к империю над
рядом провинций, получил некие обширные полномочия, дававшие ему право
верховного надзора над всеми государственными делами. Это сообщение Диона было без достаточных на то
оснований отвергнуто Т. Моммзеном.[46] Немецкий исследователь в данном случае
руководствовался известным гегелевским принципом: если факт не влезает в
теорию, тем хуже для факта. Напротив, А. фон Премерштейн рассматривает προστασια
των κοινων (греческий эквивалент
латинского: cura
et tutela rei publicae universae) как один из системообразующих компонентов
принципата, выражающий роль принцепса в качестве «custos
des Reiches» – протектора римской державы.[47] По мнению российского историка Э. Д. Гримма προστασια
των κοινων заключала в себе верховное
руководство общественными делами, которое выражалось в праве принцепса в случае
необходимости вмешиваться в любую область государственного управления.
Вследствие своего почти диктаторского характера она с трудом вписывалась в
режим восстановленной республики (res publica restituta), и Август прибегал к ней крайне неохотно,
предпочитая пользоваться своими более специальными полномочиями.[48]
По этой же причине в «Res
gestae» нет ни слова о cura et tutela rei publicae.
Последнюю
точку зрения можно принять. По-видимому, Октавиану казалось крайне важным
застраховаться от возможных неожиданностей, сохранив за собой власть, способную
в случае чего хотя бы отчасти заменить его прежние чрезвычайные полномочия.
Новому
положению приёмного сына Цезаря в государстве соответствовало новое имя, ставшее
титулом правителя: Imperator
Caesar Augustus.
Современные
исследователи, в частности, В. Гартгаузен, М. Гельцер, Н. А. Машкин, А. Б.
Егоров, И. Ш. Шифман уделили много внимания интерпретации этого имени-титула,
вскрыв присущую ему идеологическую нагрузку.[49]
Современникам Августа связь этого имени с легендой об основании Рима, а через
неё – с Ромулом, должна была казаться вполне очевидной. Таким образом, в новом
имени заключались претензии Августа на роль второго основателя римского
государства.[50] Через эту этимологию новое имя-титул приобретало
ярко выраженный сакральный характер.[51]
«Конституционное
урегулирование» 27 г. создало правовую базу положения Цезаря Октавиана в
государстве и оформило его статус правителя. Благодарный сенат преподнёс ему
золотой щит за его мужество, милосердие, справедливость и благочестие (R. G., 34, 2). В итоге в руках Августа
сосредоточились следующие основные полномочия: προστασια
των κοινων, расширенная tribunicia potestas и
проконсульский империй. Кроме того, вплоть до 23 г. он контролировал консулат.
Концентрация в руках принцепса столь обширного набора властных функций,
которые, к тому же, частично перекрывали друг друга, свидетельствует о
преобладании в это время (27-23 гг.) откровенно-монархических тенденций.
Впрочем, ничем не прикрытый автократизм первых лет правления Августа, как и
автократизм Юлия Цезаря,[52]
имел, во многом, вынужденный характер и был связан с необходимостью ликвидации
последствий гражданских междоусобиц, почти 20 лет (с 49 г.) терзавших римкое
государство. Принципиальной установкой он, во всяком случае, не был и, поэтому,
вряд ли можно согласиться с Р. Саймом, утверждавшем, что решающую роль в
последующих конституционных преобразованиях сыграли близкие Августу люди:
Випсаний Агриппа и Ливия.[53]
Вступив
после победы над Антонием на путь примирения с римским обществом и его
влиятельнейшей частью, сенаторским сословием, Октавиан должен был уже тогда
понимать, что рано или поздно ему придётся расстаться с теми атрибутами своей
власти (προστασια
των κοινων, ежегодный консулат), в которых
генетическое родство создаваемой им системы и военных диктатур I в. до н. э. проявлялось наиболее
ярко. Так, в
частности, наиболее экстраординарный элемент его власти, προστασια
των κοινων, уже в это время (27-23
гг.) является, по-существу, не более чем страховкой на случай возможных
осложнений и в реальном управлении почти не используется, выступая на сцену
лишь в моменты острых кризисов.[54]
На пртяжении чуть более четырёх лет, последовавших за «урегулированием» 27 г.,
Августом были отобраны инструменты наиболее подходящие для осуществления
поставленной им перед собой задачи: незаметного и вместе с тем полного
подчинения республиканских органов власти (сенат, комиции, система магистратур)
своей единоличной воле.[55]
С
этой точки зрения сочетание проконсульского империя и власти консула себя не
оправдало. В 23 г. происходит новая реформа: Август отказывается от
консульства, которое он до сих пор занимал ежегодно. На первый план выдвигается
теперь tridunicia
potestas Августа,
более выгодная с политической и идеологической точки зрения. С этого времени
ссылки на неё встречаются в надписях (ILS, 86, 87, 89, 90-98).
Страницы: 1, 2, 3, 4
|
