Еще в
1773 году прусский посол писал Фридриху II: «Молодой Князь прекрасно воспитан»[20].
Французский Барон Грим в своем письме Екатерине повторил эту мысль: «Находят,
что Граф Северный воспитан лучше, чем наши принцы»[21].
Действительно,
воспитание Павла I было прекрасным.
Подробно об этом говорит княгиня Ливен, рассуждая о прекрасных манерах императора[22].
Там же она говорит о том, что император был довольно веселым человеком, но при
этом «его шутки никогда не носили дурного характера»[23].
О том, что Павел был «очень весел и много шутил»[24],
писали так же Кутузов и Саблуков (офицер конной гвардии).
Саблуков
Н.А. часто говорит о высокой нравственности императора. Из его слов мы знаем,
что Павел был глубоко верующим и богобоязненным человеком и ненавидел
распутство[25].
К высокой нравственности следует так же добавить и то, что у императора было
сильно развито чувство справедливости. Анна де Пальмье, у отца которого Павел,
будучи Великим Князем, занимал «немалозначительные суммы»[26],
вспоминает о нем как о справедливейшем монархе, человеке, для которого честь и
искренность играли огромную роль в его правлении[27].
Много было написано анекдотов о Павле I, тем не менее, подтверждающие эти утверждения. Но об этом
свидетельствуют не только анекдоты. Август Коцебу сообщает: «Вельможи не смели
обращаться с ним [народом] с обычною надменностью; они знали, что всякому возможно
было писать прямо государю и что государь читал каждое письмо»[28].
Адам
Чарторыйский говорил, что Павел в «глубине души искал правды и справедливости и
нередко в своих гневных порывах карал справедливо и верно»[29].
Он упоминает о том, что в его кратковременное царствование русские чиновники
допускали менее злоупотреблений.
Княгиня
Ливен в своих записках пишет, что император «свою вину и несправедливость
исправлял с большой искренностью»[30].
То же самое сообщает нам Коцебу, подчеркнув еще раз, что «собственную
несправедливость Павел сознавал охотно. Его гордость тогда смирялась»[31].
Подтверждает эти слова П.П. Лопухин рассказом об офицере, у которого император
заметил какую-то неисправность в форме и ударил его за это тростью. На другой
день император позвал к себе этого офицера, извинился перед ним и дал
щедрое вознаграждение[32].
Совсем
иначе говорит об императоре граф Бенигсен. Он рассказывает историю о том, как
Павел обрушился гневом на несчастного раненого офицера и приказал арестовать
его, истекающим кровью, находившегося на грани смерти[33].
Здесь же он говорит, что народ устал терпеть «ряд несправедливостей и
сумасбродств»[34].
К Бенигсену присоединяется П.А Пален, но тут же начинает сам себе
противоречить, упомянув то, что Павел был «романтического характера, он имел
претензии на великодушие»[35].
На мой взгляд, эти люди лукавят, и достоверность их слов посмею подвергнуть
сомнению, т.к. известно, что Бенигсен и Пален были участниками заговора. Барон
Гейкинг отмечает неискренность рассказа Палена о его «услуге, оказанной
государству и всему человечеству»[36]
[убийство императора].
Сам
барон считал императора человеком добрым и сердечным. О доброте души Павла I говорят и другие современники. Княгиня Ливен пишет, что даже
со своими «ужасными склонностями» у императора были «ум и сердце в
сущности открытые и добрые»[37].
До сих
пор я перечисляла только положительные стороны характера Павла I. Дарья Христофоровна, как бы хорошо
она не отзывалась об императоре, все же дала повод усомниться в идеальности его
характера. О каких ужасных склонностях она говорила? В своей записке она
отмечает, что Павел был «подозрителен, резок и страшен до чудачества»[38].
«Пустейшие случаи вырастали в его глазах в огромные заговоры, он гнал людей в
отставку и ссылал по произволу, – свидетельствует Д.Х. Ливен. – Достаточно было
императору где-нибудь на улице заприметить жилет [жилет у императора вызывал
ассоциации с французской революцией], и тотчас же его злосчастный обладатель
попадал на гауптвахту. Случалось туда попадать и дамам, если они при встречах с
Павлом не выскакивали достаточно стремительно из экипажа, или не делали
достаточно глубокого реверанса… Благодаря этому, улицы Петербурга совершенно
пустели в час обычной прогулки государя»[39].
О
подозрительности императора говорят почти все современники. Но некоторые из них
ссылаются по большей части на сумасшествие Павла. Например, граф Бенигсен,
отмечая суеверность[40]
Павла, опирается именно на эту черту характера в своих доводах о безумии
императора.
М.А.
Фонвизин, племянник писателя Фонвизина Д.И., в какой-то мере поддерживает
заговор, подчеркивая при этом «прискорбие и негодование» заговорщиков, с
которым они смотрели на «безумное самовластие Павла»[41].
Что
касается графа Ланжерона, то этот человек откровенно и без всяких намеков говорит,
что преступление заговорщиков нужно для избавления «от безумия или от тирании,
когда они опираются на деспотизм»[42].
Замечу,
что княгиня Ливен об этом факте говорит следующее: «Утверждалось не раз, будто
Павел с детства обнаруживал явные признаки умственной аберрации, но доказать,
чтобы он действительно страдал таким недугом, трудно»[43].
Итак,
Павел вспыльчив, ревнив к власти, подозрителен и эмоционален. Легко ли такому
человеку управлять государством? Легко ли государству и его народу, когда
власть находится в руках человека, управляемого его эмоциями, а не
определенными логическими законами?
2.2
«Схвативши
твердою рукою бразды правления, Павел исходил из правильной точки зрения; но
найти должную меру трудно везде, всего труднее на престоле. Его благородное
сердце всегда боролось с проникнувшею в его ум недоверчивостью. Это было
причиною тех противоречащих действий…»[44],
– повествует о правлении императора Август Коцебу.
Еще в
предыдущей главе говорилось о справедливости императора. Из чувства справедливости
исходило стремление к твердой дисциплине в стране и ее армии. «Теперь уже
нельзя быть сенатором и никогда не посещать сенат, или только изредка
заглядывать туда, да и то на самое короткое время; нельзя быть генералом, а
заниматься только откупами и поставщичеством»[45],
– свидетельствует Суворов.
Адам
Чарторыйский упоминал о том, что вельможи при Павле I редко позволяли себе злоупотребления. Современник Де-Санглен
в своих записках говорит, что во время царствования Павла «различие сословий
ничтожно»[46].
Саблуков
сообщает нам о «гатчинской дисциплине»[47],
введенной императором в армии с первых дней его правления. Помещик А.Т.
Болотов писал, что «государь имел склонность к военной экзерциции и дисциплине…
По вступлении на престол… он начал, с самого первого уже дня, преображать и
переделывать все и вся…»[48].
Но,
видимо, дисциплина – это единственное, в чем современники видели пользу
Павловских преобразований. Журналист Н.И. Греч очень иронично пишет о цензуре,
введенной при Павле I: «Так, например,
предписано было не употреблять некоторых слов, например, говорить и писать
«государство» вместо «отечество», «мещанин» вместо «гражданин», «исключить»
вместо «выключить» …Можно вообразить какова была цензура!»[49].
Намного
резче отзывается о Павле как о государственном деятеле Чарторыйский. По его
словам, «император вел государство к неминуемой гибели и разложению, внеся
полную дезорганизацию в правительственную машину»[50].
Фонвизин поясняет нам, что значит «дезорганизация» в поступках Павла, таким
образом: «Павел, сперва враг французской революции… вдруг совершенно изменяет
свою политическую систему и не только мириться с первым консулом Французской
республики…, но и становится восторженным почитателем Наполеона Бонапарте и
угрожает войною Англии. Разрыв с ней наносил неизъяснимый вред нашей
заграничной торговле…»[51].
«Многим современникам императора Павла его иностранная политика казалась такой
же странной и непредсказуемо алогичной, как и его обращение с подданными…
Отчасти они были правы, ибо смотрели на дело со своей точки зрения,
несовместимой с точкой зрения императора. Логично, например, что разрыв
отношений с Англией был сильным опустошением для иных, получавших от
английского правительства субсидии за помощь в организации некоторых торговых
дел…»[52],
– свидетельствует Саблуков.
Но,
как известно, ни один государь не желает зла своему государству. И этому
поступку тоже есть объяснение. Профессор Буцинский, который явно был в восторге
от Павла I и не желал замечать в этом монархе
каких-либо недостатков, говорит: «Павел, вступив на престол и желая доставить
своим подданным мир, отказался от участия в коалиции [против Франции], и
движение русских войск было остановлено… Россия, будучи в беспрерывной войне с
1756 года, есть потому единственная страна, которая находилась 40 лет в
несчастном положении истощать свое народонаселение»[53].
Я позволю себе не согласится с этим мнением, так как в таком случае Россия
все-таки грозила Англии войной. Вполне возможно, что Павел видел в Наполеоне
нового правителя, способного остановить французскую революцию более мирным
путем, нежели в антифранцузской коалиции.
Тем не
менее, Павла обвинили в нелогичности.
«Несомненно,
Россия страдала под управлением такого человека, душевное равновесие которого
было весьма сомнительно… – повествует Адам Чарторыйский, – Он царствовал
порывами, минутными вспышками, не заботясь о последствиях своих распоряжений; как
человек, не дающий себе труда взвесить все обстоятельства дела, который
приказывает и требует только немедленного исполнения своей воли…»[54]
Барон
Гейкинг говорил, что именно такое «неподдающееся объяснению поведение
императора»[55]
во внешней политике и довело общество до заговора.
2.3
«Мысль
извести Павла каким бы то ни было образом сделалась общею»[56],
– говорит Фонвизин. Адам Чарторыйский же говорит, что заговор был делом людей
высших сословий. «Чем выше было положение лица, тем более подвергалось оно
опасности вызвать гнев государя»[57],
– писал Чарторыйский.
Княгиня
Ливен сообщает нам, что «граф Пален доверил мужу свои опасения насчет того, что
император, по-видимому, собирается заключить императрицу, свою супругу, в
монастырь, а обоих старших сыновей – в крепость…». Об этом пишет и Ланжерон,
добавив, что этот слух распространил в Европе Пален, и слух этот является
«страшнейшей клеветой»[58].
Графиня Головина по этому поводу говорит следующее: «Распространяли ли
заговорщики такие клеветы нарочно, с целью вербования единомышленников, или
действительно такие нелепости пробегали в голове императора? Как бы то ни было,
россказни эти распространялись, повторялись, и им верили»[59].
«…Даже
накануне смерти Павел казался очень расположенным к жене и детям, а известно,
что его характер никогда не позволил бы ему скрывать свои намерения»[60],
– свидетельствует Кутузов.
Итак,
заговорщики пустили сплетни по стране и Европе. Более того, в Европе нашлись
участники заговора.
В
письме графа Растопчина Кочубею есть следующее подозрение: «Составилось
общество интриганов… во главе Палена, которые желают прежде всего разделить
между собой мои должности… и имеют ввиду остаться в огромных барышах, устроив английские
дела»[61].
Из этого письма видно, что Растопчин знал, что в Петербурге под влиянием
англичан разрабатывается план заговора, целью которого было избавление Англии
от грозившей ей опасности.
Саблуков
так же отмечал, что «катастрофа, закончившаяся смертью Павла, была делом рук
Англии и английского золота»[62].
Участником
заговора был и сын Павла, Александр I. Граф Ланжерон сообщает, что «Александр был поставлен между
необходимостью свергнуть с престола своего отца и уверенностью, что отец его
вскоре довел бы до гибели свою империю…»[63]
Правда, отмечают современники, он не знал, к каким последствиям приведет этот
заговор. Адам Чарторыйский писал, что «Великий Князь был так далек от мысли о
смерти отца, что не допускал даже мысли об этом»[64].
Страницы: 1, 2, 3
|