Здесь мы имеем дело уже с принципиально иным видом обобщения, позволяющим

выделять всеобщее в предметах не номинально, а по существу. В этом случае

всеобщее понимает­ся не как простая одинаковость предметов, многократный

по­втор в них одного и того же признака, а как закономерная связь многих

предметов, превращающая их в моменты, сторо­ны единой целостности, системы. А

внутри этой системы все­общность, т.е. принадлежность к системе, включает не

только одинаковость, но и различия, и даже противоположности. Общ­ность

предметов реализуется здесь не во внешней похожести, а в единстве генезиса,

общем принципе их связи и развития.

Именно эта разница в способах отыскания общего в вещах, т.е. установления

закономерностей, и разводит эмпирический и теоретический уровни

познания. На уровне чувственно-практи­ческого опыта (эмпирическом) возможно

фиксирование только внешних общих признаков вещей и явлений. Существенные же

внутренние их признаки здесь можно только угадать, схватить случайно. Объяснить

же их и обосновать позволяет лишь тео­ретический уровень познания. [1, с.36]

В теории происходит переорганизация или переструктури­зация добытого

эмпирического материала на основе некоторых исходных принципов. Это вроде

игры в детские кубики с фраг­ментами разных картинок. Для того чтобы

беспорядочно раз­бросанные кубики сложились в единую картинку, нужен некий

общий замысел, принцип их сложения. В детской игре этот принцип задан в виде

готовой картинки-трафаретки. А вот как такие исходные принципы организации

построения научного знания отыскиваются в теории — великая тайна научного

твор­чества.

Наука потому и считается делом сложным и творческим, что от эмпирии к теории

нет прямого перехода. Теория не строится путем непосредственного индуктивного

обобщения опыта. Это, конечно, не означает, что теория вообще не связа­на с

опытом. Изначальный толчок к созданию любой теорети­ческой конструкции дает

как раз практический опыт. И прове­ряется истинность теоретических выводов

опять-таки их прак­тическими приложениями. Однако сам процесс построения

теории и ее дальнейшее развитие осуществляется от практики относительно

независимо.

1.3. Общие, особенные и частные методы естествознания

Различаются рассматриваемые уровни познания и по объек­там исследования.

Проводя исследование на эмпирическом уровне, ученый имеет дело непосредственно с

природными и социальными объектами. Теория же оперирует исключительно с

идеализированными объектами (материальная точка, идеаль­ный газ, абсолютно

твердое тело и пр.). Все это обусловливает и существенную разницу в применяемых

методах исследования. Для эмпирического уровня обычны такие методы, как

наблю­дение, описание, измерение, эксперимент и др. Теория же предпочитает

пользоваться аксиоматическим методом, систем­ным, структурно-функциональным

анализом, математическим моделированием и т.д.

Существуют, конечно, и методы, применяемые на всех уровнях научного познания:

абстрагирование, обобщение, ана­логия, анализ и синтез и др. Но все же

разница в методах, применяемых на теоретическом и эмпирическом уровнях, не

случайна. [3, с.67]

Более того, именно проблема метода была исходной в процес­се осознания

особенностей теоретического знания. В XVII в., в эпоху зарождения классического

естествознания, Ф. Бэкон и Р. Декарт сформулировали две

разнонаправленные методо­логические программы развития науки: эмпирическую

(индукционистскую) и рационалистическую (дедукционистскую).

Под индукцией принято понимать такой способ рассужде­ния, при

котором общий вывод делается на основе обобщения частных посылок. Проще говоря,

это движение познания от частного к общему. Движение в противоположном

направле­нии, от общего к частному, получило название дедукции.

Логика противостояния эмпиризма и рационализма в во­просе о ведущем методе

получения нового знания в общем проста.

Эмпиризм. Действительное и хоть сколько-нибудь практич­ное знание о мире

можно получить только из опыта, т.е. на ос­новании наблюдений и экспериментов.

А всякое наблюдение или эксперимент — единичны. Поэтому единственно возмож­ный

путь познания природы — движение от частных случаев ко все более широким

обобщениям, т.е. индукция. Другой способ отыскания законов природы, когда

сначала строят самые об­щие основания, а потом к ним приспосабливаются и

посредст­вом их проверяют частные выводы, есть, по Ф. Бэкону, «матерь

заблуждений и бедствие всех наук».

Рационализм. До сих пор самыми надежными и успешными были математические

науки. А таковыми они стали истому, что применяют самые эффективные и

достоверные ме­тоды дознания: интеллектуальную интуицию и дедукцию. Ин­туиция

позволяет усмотреть в реальности такие простые и са­моочевидные истины, что

усомниться в них невозможно. Де­дукция же обеспечивает выведение из этих

простых истин бо­лее сложного знания. И если она проводится по строгим

пра­вилам, то всегда будет приводить только к истине, и никогда — к

заблуждениям. Индуктивные же рассуждения, конечно, тоже бывают хороши, но они

не могут приводить ко всеобщим суж­дениям, в которых выражаются законы.

Эти методологические программы ныне считаются устарев­шими и неадекватными.

Эмпиризм недостаточен потому, что индукция и в самом деле никогда не приведет

к универсальным суждениям, поскольку в большинстве ситуаций принципиально

невозможно охватить все бесконечное множество частных слу­чаев, на основе

которых делаются общие выводы. И ни одна крупная современная теория не

построена путем прямого ин­дуктивного обобщения. Рационализм же оказался

исчерпан­ным, поскольку современная наука занялась такими областями

реальности (в микро- и мегамире), в которых требуемая «само­очевидность»

простых истин исчезла окончательно. Да и роль опытных методов познания

оказалась здесь недооцененной. [3, с.69]

1.4. Истина – предмет познания

Теория является высшей формой организации научного знания, дающей целостное

представление о существенных свя­зях и отношениях в какой-либо области

реальности. Разработка теории сопровождается, как правило, введением понятий,

фик­сирующих непосредственно не наблюдаемые стороны объек­тивной реальности.

Поэтому проверка истинности теории не может быть непосредственно осуществлена

прямым наблюде­нием и экспериментом. Такой «отрыв» теории от непосредст­венно

наблюдаемой реальности породил в XX в. немало дис­куссий на тему о том, какое

же знание можно и нужно при­знать научным, а какому в этом статусе отказать.

Проблема за­ключалась в том, что относительная независимость теоретиче­ского

знания от его эмпирического базиса, свобода построения различных

теоретических конструкций невольно создают иллю­зию немыслимой легкости

изобретения универсальных объяс­нительных схем и полной научной

безнаказанности авторов за свои сногсшибательные идеи. Заслуженный авторитет

науки зачастую используется для придания большего веса откровени­ям всякого

рода пророков, целителей, исследователей «астраль­ных сущностей», следов

внеземных пришельцев и т.п. Внешняя наукообразная форма и использование

полунаучной термино­логии создают впечатление причастности к достижениям

боль­шой науки и еще непознанным тайнам Вселенной одновре­менно.

Критические же замечания в адрес «нетрадиционных» воз­зрений отбиваются

нехитрым, но надежным способом: тради­ционная наука по природе своей

консервативна и склонна уст­раивать гонения на все новое и необычное — и

Джордано Бру­но ведь сожгли, и Менделя не поняли и пр. Возникает вопрос:

можно ли четко отграничить псевдонаучные идеи от идей соб­ственно науки?

При этом можно отметить, что сами работающие в науке ученые считают вопрос о

разграничении науки и ненауки не слишком сложным. Дело в том, что они

интуитивно чувствуют подлинно и псевдонаучный характер знания, так как

ориенти­руются на определенные нормы и идеалы научности, некие эталоны

исследовательской работы. В этих идеалах и нормах науки выражены представления

о целях научной деятельности и способах их достижения. Хотя они исторически

изменчивы, ко все же во все эпохи сохраняется некий инвариант таких норм,

обуслоапенный единством стиля мышления, сформиро­ванного еще в Древней Греции.

Его принято называть рацио­нальным. Этот стиль мышления основан по сути

на двух фун­даментальных идеях:

• природной упорядоченности, т.е. признании существова­ния универсальных,

закономерных и доступных разуму причинных связей;

• формального доказательства как главного средства обос­нованности знания.

В рамках рационального стиля мышления научное знание характеризуют следующие

методологические критерии:

• универсальность, т.е. исключение любой конкретики — места, времени,

субъекта и т.п.;

• согласованность или непротиворечивость, обеспечивае­мая дедуктивным

способом развертывания системы зна­ния;

• простота; хорошей считается та теория, которая объясня­ет максимально

широкий круг явлений, опираясь на ми­нимальное количество научных принципов;

• объяснительный потенциал;

• наличие предсказательной силы.

Эти общие критерии, или нормы научности, входят в эта­лон научного знания

постоянно. Более же конкретные нормы, определяющие схемы исследовательской

деятельности, зависят от предметных областей науки и от социально-культурного

контекста рождения той или иной теории. [6, с.107]

1.5. Принципы научного познания

Для этих целей разными направлениями методологии науки сформулировано несколько

принципов. Один из них получил название принципа верификации:

какое-либо понятие или суж­дение имеет значение, если оно сводимо к

непосредственному опыту или высказываниям о нем, т.е. эмпирически

проверяемо. Если же найти нечто эмпирически фиксируемое для такого

су­ждения не удается, то оно либо представляет собой тавтологию, либо лишено

смысла. Поскольку понятия развитой теории, как правило, не сводимы к данным

опыта, то для них сделано по­слабление: возможна и косвенная верификация.

Скажем, ука­зать опытный аналог понятию «кварк» невозможно. Но кварковая теория

предсказывает ряд явлений, которые уже можно за­фиксировать опытным путем,

экспериментально. И тем самым косвенно верифицировать саму теорию.

Принцип верификации позволяет в первом приближении отграничить научное знание от

явно вненаучного. Однако он не может помочь там, где система идей скроена так,

что реши­тельно все возможные эмпирические факты в состоянии истол­ковать в

свою пользу — идеология, религия, астрология и т.п. В таких случаях полезно

прибегнуть еще к одному принципу разграничения науки и ненауки, предложенному

крупнейшим философом XX в. К. Поппером, — принципу фальсификации. Он

гласит: критерием научного статуса теории является ее фальсифицируемость или

опровержимость. Иначе говоря, только то знание может претендовать на звание

«научного», которое в принципе опровержимо.

Несмотря на внешне парадоксальную форму, а, может быть, и благодаря ей, этот

принцип имеет простой и глубокий смысл. К. Поппер обратил внимание на

значительную асимметрию процедур подтверждения и опровержения в познании.

Никакое количество падающих яблок не является достаточным для окончательного

подтверждения истинности закона всемирного тяготения. Однако достаточно всего

лишь одного яблока, поле­тевшего прочь от Земли, чтобы этот закон признать

ложным. Поэтому именно попытки фальсифицировать, т.е. опровергнуть теорию,

должны быть наиболее эффективны в плане подтвер­ждения ее истинности и

научности.

Теория, неопровержимая в принципе, не может быть науч­ной. Идея божественного

творения мира в принципе неопро­вержима. Ибо любую попытку ее опровержения

можно пред­ставить как результат действия все того же божественного за­мысла,

вся сложность и непредсказуемость которого нам про­сто не по зубам. Но раз

эта идея неопровержима, значит, она вне науки.

Можно, правда, заметить, что последовательно проведен­ный принцип

фальсификации делает любое знание гипотетич­ным, т.е. лишает его

законченности, абсолютности, неизменно­сти. Но это, наверное, и неплохо:

именно постоянная угроза фальсификации держит науку «в тонусе», не дает ей

застояться, почить на лаврах. Критицизм является важнейшим источником роста

науки и неотъемлемой чертой ее имиджа. [7, с.97]

1.6. Антинаучные тенденции в развитии науки

Достижения научного метода огромны и неоспоримы. С его помощью человечество

не без комфорта обустроилось на всей планете, поставило себе на службу

энергию воды, пара, элек­тричества, атома, начало осваивать околоземное

космическое пространство и т.п. Если к тому же не забывать, что подав­ляющая

часть всех достижений науки получена за последние полторы сотни лет, то

эффект получается колоссальный — че­ловечество самым очевидным образом

ускоряет свое развитие с помощью науки. И это, возможно, только начало. Если

наука и дальше будет развиваться с таким ускорением, какие удиви­тельные

перспективы ожидают человечество! Примерно такие настроения владели

цивилизованным миром в 60-70-е гг. на­шего века. Однако ближе к его концу

блистательные перспек­тивы немножко потускнели, восторженных ожиданий

поубави­лось и даже появилось некоторое разочарование: с обеспечени­ем

всеобщего благополучия наука явно не справлялась.

Сегодня общество смотрит на науку куда более трезво. Оно начинает постепенно

осознавать, что у научного метода есть свои издержки, область действия и

границы применимости. Самой науке это было ясно уже давно. В методологии

науки вопрос о границах научного метода дебатируется по крайней мере со

времен И. Канта. То, что развитие науки непрерывно наталкивается на

всевозможные преграды и границы, — естест­венно. На то и разрабатываются

научные методы, чтобы их преодолевать. Но, к сожалению, некоторые из этих

границ пришлось признать фундаментальными. Преодолеть их, веро­ятно, не

удастся никогда.

Одну из таких границ очерчивает наш опыт. Как ни крити­куй эмпиризм за

неполноту или односторонность, исходная его посылка все-таки верна: конечным

источником любого челове­ческого знания является опыт (во всех возможных

формах). А опыт наш, хоть и велик, но неизбежно ограничен. Хотя бы временем

существования человечества. Десятки тысяч лет об­щественно-исторической

практики — это, конечно, немало, но что это по сравнению с вечностью? И можно

ли закономерно­сти, подтверждаемые лишь ограниченным человеческим опы­том,

распространять на всю безграничную Вселенную? Распро­странять-то, конечно,

можно, только вот истинность конечных выводов в приложении к тому, что

находится за пределами опыта, всегда останется не более чем вероятностной.

Причем и с противником эмпиризма — рационализмом, от­стаивающим дедуктивную

модель развертывания знания, поло­жение не лучше. Ведь в этом случае все

частные утверждения и законы теории выводятся из общих первичных допущений,

по­стулатов, аксиом и пр. Однако эти первичные постулаты и ак­сиомы, не

выводимые и, следовательно, не доказуемые в рам­ках данной теории, всегда

чреваты возможностью опроверже­ния. Это относится и ко всем фундаментальным,

т.е. наиболее общим теориям. Таковы, в частности, постулаты бесконечности

мира, его материальности, симметричности и пр. Нельзя ска­зать, что эти

утверждения вовсе бездоказательны. Они доказы­ваются хотя бы тем, что все

выводимые из них следствия не противоречат друг другу и реальности. Но ведь

речь может идти только об изученной нами реальности. За ее пределами

истин­ность таких постулатов из однозначной превращается опять-таки в

вероятностную. Так что сами основания науки не имеют абсолютного характера и

в принципе в любой момент могут быть поколеблены.

Таким образом, можно подвести своеобразный итог сказан­ному: наш

«познавательный аппарат» при переходе к областям реальности, далеким от

повседневного опыта, теряет свою на­дежность. Ученые вроде бы нашли выход:

для описания недос­тупной опыту реальности они перешли на язык абстрактных

обозначений и математики. [2, с.121]

1.7. Рациональная и реальная картины мира и познаваемость природы

Другой пограничный барьер на пути к всемогуществу науки возвела природа

человека. Загвоздка оказалась в том, что чело­век — существо макромира (т.е.

мира предметов, сопоставимых по своим размерам с человеком). И средства,

используемые учеными в научном поиске — приборы, язык описания и пр., — того

же масштаба. Когда же человек со своими макроприбо­рами и

макропредставлениями о реальности начинает штурмовать микро- или мегамир, то

неизбежно возникают нестыков­ки. Наши макропредставления не подходят к этим

мирам, ни­каких прямых аналогов привычным нам вещам там нет, и по­этому

сформировать макрообраз, полностью адекватный мик­ромиру, невозможно. Для

нас, к примеру, все электроны оди­наковы, они неразличимы ни в каком

эксперименте. Возмож­но, что это и не так, но чтобы научиться их различать,

надо самому человеку стать размером с электрон. А это невозможно.

Что такое, например, «аромат» или «цвет» кварка? Совер­шенно определенные

физические понятия? Это некие физиче­ские состояния субэлементарных частиц,

которым соответст­вуют определенные математические параметры. Больше о них

ничего сказать нельзя. Реальность исчезла, когда дело дошло до математических

формул. И дело не только в том, что это не слишком удобно: представьте себе,

что фразу «солнце всходит и заходит» пришлось бы передавать окружающим с

помощью системы ньютоновских уравнений. Сложность ситуации в том, что сами

логика и математика родом из привычного нам мак­ромира. На тех «этажах»

реальности, до которых сумел доб­раться ученый мир, они работают. А вот

сработают ли на сле­дующих?!

Другую пограничную полосу наука соорудила себе сама. Мы привыкли к выражениям

типа: «наука расширяет горизонты». Это, конечно, верно. Но не менее верно и

обратное утвержде­ние: наука не только расширяет, но и значительно сужает

гори­зонты человеческого воображения. Любая теория, разрешая од­ни явления,

как правило, запрещает другие. Классическая тер­модинамика запретила вечный

двигатель, теория относительно­сти наложила строжайший запрет на превышение

скорости света, генетика не разрешает наследование приобретенных признаков и

т.п. К. Поппер даже отважился на утверждение: чем больше теория запрещает,

тем она лучше. [5, с.88]

Открывая человеку большие возможности, наука одновре­менно высвечивает и

области невозможного. И чем более развита наука, тем больше «площадь» этих

запрещенных областей. Наука — не волшебница. И хотя мечтать, как говорится,

не вредно, делать это рекомендуется исключительно в разрешен­ных наукой

направлениях.

И наконец, еще одно значимое ограничение потенциала на­учного метода связано с

его инструментальной по сути приро­дой. Научный метод — инструмент в

руках человека, обладаю­щего свободой воли. Он может подсказать человеку, как

до­биться того или иного результата, но он ничего не может ска­зать о том, что

именно надо человеку делать. Человечество за два последних столетия настолько

укрепилось в своем доверии к науке, что стало ожидать от нее рекомендаций

практически на все случаи жизни. И во многом эти ожидания оправдывают­ся. Наука

может существенно поднять комфортность существо­вания человека, избавить от

голода, многих болезней и даже клонировать его почти готова. Она знает или

будет знать, как это сделать. А вот во имя чего все это надо делать, что в

ко­нечном счете хочет человек утвердить на Земле — эти вопросы вне компетенции

науки. Наука — это рассказ о том, что в этом мире есть и что в принципе

может быть. О том же, что «должно быть» в социальном, конечно, мире —

она молчит. Это уже предмет выбора человека, который он должен сделать сам.

«Научных рекомендаций» здесь быть не может.

Итак, наука, научный метод, безусловно, полезны и необ­ходимы, но, к

сожалению, не всемогущи. Точные границы на­учного метода пока еще размыты,

неопределенны. Но то, что они есть, — несомненно. Это не трагедия и не повод

лишать науку доверия. Это всего лишь признание факта, что реальный мир

гораздо богаче и сложнее, чем его образ, создаваемый нау­кой.

Заключение

В данной работе были рассмотрены методы научного познания.

В заключении можно сделать следующие выводы:

Традиционная модель строения научного знания предполагает движение по

цепочке: установление эмпи­рических фактов — первичное эмпирическое обобщение

— об­наружение отклоняющихся от правила фактов — изобретение теоретической

гипотезы с новой схемой объяснения — логический вывод (дедукция) из гипотезы

всех наблюдаемых фактов, что и является ее проверкой на истинность.

Подтверждение гипотезы конституирует ее в теоретический закон. Такая мо­дель

научного знания называется гипотетико-дедуктивной. Счи­тается, что большая

часть современного научного знания по­строена именно таким способом.

Теория не строится путем непосредственного индуктивного обобщения опыта. Это,

конечно, не означает, что теория вообще не связа­на с опытом. Изначальный

толчок к созданию любой теорети­ческой конструкции дает как раз практический

опыт. И прове­ряется истинность теоретических выводов опять-таки их

прак­тическими приложениями. Однако сам процесс построения теории и ее

дальнейшее развитие осуществляется от практики относительно независимо.

Общие критерии, или нормы научности, входят в эта­лон научного знания

постоянно. Более же конкретные нормы, определяющие схемы исследовательской

деятельности, зависят от предметных областей науки и от социально-культурного

контекста рождения той или иной теории.

Можно подвести своеобразный итог сказан­ному: наш «познавательный аппарат»

при переходе к областям реальности, далеким от повседневного опыта, теряет

свою на­дежность. Ученые вроде бы нашли выход: для описания недос­тупной

опыту реальности они перешли на язык абстрактных обозначений и математики.

2. Задача

Рассчитать материальный и тепловой баланс процесса выпаривания

Список литературы

1. Горелов А.А. Концепции современного естествознания. – М.: Центр,

2003.

2. Князева Е.Н., Курдюмов С.П. Законы эволюции и само­организации

сложных систем. — М.: Наука, 1994.

3. Концепции современного естествознания. / Под

ред.проф.В.Н.Лавриненко, В.П.Ратникова. – М.: ЮНИТА-ДАНА, 1999.

4. Кузнецов В.И., Идлис Г.М., Гутина В.Н. Естествознание. —

М.: Агар, 1996.

5. Лакатос И. Методология научных исследовательских

программ. – М.: Владос, 1995.

6. Современная философия науки. — М.: Логос, 1996.

7. Степин В. С., Горохов В. Г., Розов М. А. Философия науки и

техники. — М.: Гардарика, 1996.

8. Философия и методология науки. — М.: Аспект Пресс, 1996.

Страницы: 1, 2