— Где дверь этой
«кладовой питательных веществ» приоткрывается в сторону верхних слоев моря,—
говорил Богоров,— там и будет пышное развитие жизни. А открывает эту дверь
своеобразный «привратник» — вертикальное перемешивание морских вод, которое
иногда совершается весьма бурно, а иногда чрезвычайно слабо.
Вблизи Антарктиды
постоянно охлаждающиеся поверхностные воды опускаются, а на их место
поднимаются глубинные, таким образом, в этой обширной полосе фитопланктон
получает хорошее питание.
В поясах
умеренного климата перемешивание океанских вод связано с сезонными колебаниями
температуры. За зиму поверхностные слои, охлаждаясь, уплотняются и опускаются
вниз, а их место занимают более теплые, из глубин. Поэтому весной здесь
происходит взрывопо-добное размножение микроводорослей — настоящее «цветение»
океана.
Иная обстановка в
тропических водах. Вечное лето, казалось бы, должно обеспечить неизменное
благоденствие всем формам жизни. Так оно действительно и есть, но не во всей
тропической полосе, а только в ее средней части, в приэкваториальной, там, где
воду перемешивают широтные течения и противотечения. Немного севернее или
немного южнее — застой на больших пространствах. Палящее солнце и высокая
сухость воздуха вызывают здесь сильное испарение. На некоторой глубине
возникает более соленый, а следовательно, и более плотный слой — своеобразная
заслонка, препятствующая подъему вод, насыщенных питательными веществами. Тепла
и света много, но фитопланктон голодает. А ведь эти водоросли — начало пищевой
цепи. Из-за их малочисленности скуден и зоопланктон. Зоопланктоном питаются
более крупные существа. Значит, и у тех голодный паек. Выходит, «пустыни» в
океане, подобно пустыням на суше, очень бедны жизнью.
...Советское
исследовательское судно «Витязь» совершало свое очередное плавание по Тихому
океану. Экспедицией руководил Богоров. Корабль прошел с севера на юг до Новой
Зеландии и с юга на север почти параллельными маршрутами. На протяжении всего
рейса, несмотря на частые штормы, не прерывались исследования водной толщи. В
результате впервые были получены как бы два меридиональных разреза Тихого океана — между
сороковыми широтами обоях полушарий Земли. Какие полезные сведения это
принесло?
Примерно до 30°
с. ш., то есть в полосе умеренного климата, воды хорошо насыщены солями
фосфора. Здесь изобилие всяческого планктона, но преобладают диатомовые
водоросли.
По мере
продвижения на юг в поверхностных слоях начала убывать концентрация питательных
веществ. И планктон незамедлительно отреагировал: диатомей стало меньше, их
потеснили более терпимые к недостатку фосфатов перидинеи. А еще южнее
простиралась уже истинная океанская «пустыня»: в теплых водах с минимальной
концентрацией фосфатов лишь перидинеи (аридная зона).
В
приэквагариальной полосе картина снова изменилась: обилие минеральной пищи, и
жизнь, как говорится, бьет ключом — диатомовые снова процветают и представлены
большим, чем в средних широтах, числом видов.
В Южном полушарии
все это чередование повторилось в обратном порядке.
То плавание
«Витязя» (в 50-х годах) стало одним из первых свидетельств, что у климатических
зон в океане все-таки есть свои живые маркеры. Позднее, когда исследования
биологии морей приняли глобальный размах, это блистательно подтвердилось. Да,
диатомей действительно превалируют среди всего населения океана. Но не всюду. И
главное, от полюса до экватора существенно меняется их видовой состав. То же
происходит и с другими «рганжзмами,
Оказалось, что
многие представители морской фауны встречаются только в каком-то определенном
районе. Более того, для каждой климатической зоны океана характерны своя сообщества
живых существ, связанных и пищевыми цепочками, и приспособленностью к
конкретным условиям среды.
Но какое значение
все это могло иметь для типизации донных отложений, если в них, как считалось,
доля органических остатков не составляет и десятой части? Дальнейшие
исследования показали, что имеет, можно сказать, решающее .значение,
Лет сорок назад
насчитывалось от силы несколько сотен грунтовых проб, взятых с глубоководного
дна океана и
подвергнутых детальному анализу. И образцы добывать было трудно, и методы
анализов были не очень-то совершенными. Но вот с годами методы исследования
стали надежнее, Институт океанологии АН СССР получлл возможность сопоставлять
полные анализы уже тысяч грунтовых, проб и кернов бурения. И тогда появилась
необходимость внести существенные исправления в прежнее представление о составе
океанских осадков.
Новые выводы даже
для многих специалистов по морской геологии оказались ошеломляющими: в
глубоководных отложениях примерно половина (!) всего материала — это
органические остатки.
Особенно
примечательно, что дно как бы отражает расселение организмов по акваториям
планеты. Прежде всего планктона. У диатомовых кремнистые панцири. И повсюду,
где господствуют эти водоросли, грунтовые пробы отличаются прежде всего
повышенным содержанием кремния. В аридной зоне, где преобладают перидинеи, или
синезеленыег у которых почти нет панцирей, отложения иные — известковые за счет
раковинок некоторых видов зоопланктона. Кроме того, дно показывает, насколько
богата жизнью каждая зона и как все они в этом отношении отличаются друг от
друга.
Здесь уместно
рассказать и об особой зоне (или, точнее, обособленной).
Сенсационное
открытие сделали в феврале 1977 г., когда франко-американская экспедиция на
подводном аппарате «Алвин» обследовала Восточно-Тихоокеанское поднятие в 320 км
к северо-востоку от Галапагосских островов. Целью погружения была геология
рифта, то есть места, где раздвигается океанское ложе. Акванавты осматривали
продольные трещины с натеками лавы. Все здесь говорило о растяжении дна. Они
фотографировали базальтовые сооружения самых прихотливых форм, собирали
манипуляторами тяжелые обломки темных скал. В общем, занимались работой,
ставшей для них уже привычной. И вдруг...
Это было на
глубине 2600 м. В пятне света, излучаемого прожектором «Алвина», обнаружилось
что-то слегка шевелящееся. Рядом — еще и еще. Показалось? Взволнованные
акванавты, не веря своим глазам, принялись обследовать все вокруг.
Сомневаться не
приходилось — перед ними были живые существа. Об этом немедленно сообщили наверх,
на сопровождавший корабль. Всегда считалось, что большие глубины океана
безжизненны, поскольку там нет ни света, ни пищи. А тут — такое.
«Оазис» буквально
кишел жизнью. В полной темноте обитало множество неизвестных науке организмов.
Гигантские, сидящие в трубках черви. Белые двустворчатые моллюски каждый
величиной с ладонь. Моллюски помельче располагались целыми друзами, наподобие
тех плотных скоплений, что образуют на скалах мидии. Водились там креветки,
слепые крабы и даже рыбы. В общем, целое сообщество удивительных существ, само
присутствие которых в таком месте было неожиданным и загадочным, чтобы не
сказать невероятным. О существовании подобных «оазисов» даже не подозревали.
Загадкой
представлялся прежде всего пищевой «фундамент» сообщества. Кто же здесь был
первичным производителем пищи? На поверхности океана и вблизи от нее — это
зеленые растения, создающие органику с помощью фотосинтеза. Первая мысль
акванавтов: не падают ли сюда «крошки» с того стола, что ломится от яств
наверху? Но вряд ли тем могло поддерживаться такое кипение жизни. Нет, стол
здесь имелся явно свой. А какой свой, это выяснилось, когда измерили
температуру воды и сделали анализы ее проб.
«Оазис»
располагался вокруг выходов горячей воды— вокруг гидротерм. Условия в нем были
просто-таки тепличные — плюс 10—20°С. Но не это оказалось решающим для
существования уникального сообщества. Главное установили в Массачусетсом
технологическом институте, где сделали анализ проб воды. В океанских
гидротермах, как и во многих горячих источниках на суше, обнаружилось много
сероводорода. Это ядовитое соединение — излюбленная пища некоторых бактерий.
Именно из него они умеют извлекать энергию, чтобы превращать углекислый газ в
органические соединения, то есть в пищу.
Такие окисляющие
серу бактерии нашлись и вокруг подводных гидротерм. Вот оно — первое звено. С
него и началась пищевая цепь всего сообщества.
У некоторых
организмов она начиналась крайне необычно. Здесь обитали и фильтраторы,
отцеживавшие из воды бактерий и поедавшие их. Но правилом были совсем иные
взаимоотношения.
Один из видов
погонофор крайне озадачил исследователей. Нечто похожее нашел еще в 1966 г.
американский гидронавт, когда опускался на своем «Дип-стар-4000» на
тысячеметровую глубину близ берегов Южной Калифорнии. Он сорвал тогда
механической рукой пучок таких же трубок и доставил на поверхность. Второй раз
единственный экземпляр однотипного существа подняли в Атлантике с материкового
склона у Гайяны, где оно пребывало на глубине 500 м.
И вот теперь
погонофора на дне рифта. Причем она существенно отличалась от своих
предшественниц, и потому ее назвали «рифтия».
Она преобладала
среди жителей «озаиса». Плотные скопления рифтий прикреплялись прямо к
базальтовым скалам почти у самых отверстий, через которые изливалась горячая вода.
Каждое животное представляло;собой замкнутую трубку длиной до 1 м. На свободном
конце тела у рифтий красовался ярко-красный плюмаж щупалец. Но они ничего не
ловили. И вообще предназначались не для добычи пищи, скорее, выполняли роль
жабр, где шел обмен кислородом, углекислым газом и сероводородом с окружающей
средой. Внутри трубки помещалось тело животного.
Казалось, эти
существа давно должны бы захиреть и погибнуть от истощения, поскольку ни рта,
ни малейшего намека на пищеварительные органы у них не было. Однако, судя по
всему, рифтиям жилось неплохо. И колония в целом, и каждое существо в
отдельности отнюдь не выглядели угнетенными, их шикарные плюмажи весело
трепетали, словно дорогие газовые платочки на ветру. Значит, как-то эти
животные питались. Но как?
Секрет удалось
раскрыть позже. Он заключался в том, что находящееся в трубке тело погонофоры
оказалось заселенным множеством серных бактерий. Само тело. Хозяин исправно
поставлял им газовое сырье, а получал необходимую для собственного пропитания
органику. Так и жили, не обижая друг друга.
Рифтий даже
выработали в своей крови специальный механизм, блокирующий ядовитое действие
сероводорода, который, как известно, парализует дыхание живого существа столь
же решительно, как и мгновенно убивающий цианистый калий. Здесь же гемоглобин
крови совершенно безвредно для всего организма связывал одновременно и кислород
для дыхания, и сероводород.
Интересно,
местные крабы, живущие тем, что безжалостно объедают у рифтий щупальцы, тоже
выработали в себе устойчивость против губительного действия сероводорода.
В «оазисе» жили
разные виды серных бактерий, но каждая популяция животных — рифтии, моллюски —
предпочитала иметь дело только со «своим» штаммом.
Вскоре после
галапагосских открыли ряд гидротерм в районе Калифорнийского залива. Затем еще
севернее целое гидротермальное поле с 24 горячими источниками. Потом дошла
очередь до других океанов. И почти всюду в рифтах тоже обнаружились столь же
удивительные «оазисы» вокруг отверстий в базальтовых скалах или рядом с параллельными
неширокими трещинами.
Вблизи некоторых
таких выходов горячих вод температура поднималась до 35°С, а внутри отверстий
достигала даже 350ГС. Ряд гидротерм назвали черными курильщиками — над ними
поднимались струи темных растворов, сильно насыщенных соединениями металлов. А
по соседству — населенные «оазисы».
Нетрудно себе
представить, как хрупка каждая такая веточка жизни, как зависимо ее
существование от гидротермы, а вернее, от рабочего состояния самого рифта. Ведь
именно он — главный даритель всех средств существования. Замри рифт, прекратись
раскрытие дна — и рано или поздно обломятся веточки, исчезнут «оазисы», вымрут
целые сообщества организмов.
Остановившихся
рифтов на Земле было немало. Некоторые исчезли, поглощенные вместе с краем
плиты в зонах поддвига. Но другие поныне доступны исследованию. Есть такой,
например, в Филиппинском море. Значит, дну его тоже памятны давние трагедии
маленьких островков жизни.
Впрочем, может,
это надо отнести к событиям сугубо местного масштаба, не имеющим влияния на
судьбы глобальных биот? Однозначного ответа тут нет. Трудно сказать, что
становится спусковым механизмом крупных перестроек в земных сообществах.
Экологические связи сложны.
Но при всех
случаях гидротермальные «оазисы» — пример того, в какой большой степени
эволюции живых сообществ (по крайней мере, этой особой зоны океана) могут
зависеть от режима работы тектонического механизма Земли.
Однако вернемся к
другим зонам океана.
Приблизиться к
правильному пониманию явлений природы уже само по себе ценно. А рано или поздно
новые знания потянут за собой новые возможности и умения людей. Так произошло и
с системой климатической зональности океанских отложений, обстоятельно
разработанной Лисицыным к середине 70-х гг. Она помогла установить, что донные
отложения, покоящиеся сейчас на студеном северо-западе Тихого океана,
образовались 150 млн, лет назад близ экватора. Это стало, конечно, еще одним
подтверждением справедливости неомоби-листских представлений о разрастании ложа
океана. Но не только. Появилась возможность реконструировать положение
климатических зон древних акваторий нашей планеты и дополнить биографию
подводного населения Земли некоторыми недостающими страницами.
В середине 70-х
гг. американское судно «Гломар Чел-ленджер» плавало по всем акваториям планеты.
Сообщения об этих рейсах не сходили со страниц мировой прессы. Они поступали с
разных концов света, и корабль нередко называли верхом технического
совершенства.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27
|