Дли мировых финансовых рынков евро стал еще одним фактором турбулентности. Связано это с тем, что у операторов появилась реальная альтернатива доллару (пусть не во всех сферах), а у Евросоюза — возможность проводить более независимую от США экономическую и валютную политику. В 2001 году, по данным Банка международных расчетов в Базеле, волатильность (краткосрочная изменчивость) курса евро по отношению к доллару США была в три раза (!) больше, чем аналогичный показатель для немецкой марки в 1998 году. Одновременно увеличилась амплитуда и частота колебаний в большинстве других важнейших валютных пар. В парах иена-доллар, евро-британский фунт и евро-швейцарский франк были зарегистрированы наивысшие показатели за последнее десятилетие. Случилось это не только из-за введения евро, но его «вклад» в усиление нестабильности валютных рынков — налицо.

Что же мировое сообщество готово предпринять в ответ?

Классика жанра

Основными методами управления курсами до сих пор являлись следующие четыре: 1) валютные интервенции, 2) изменение процентной ставки, 3) регулирование текущего баланса и 4) привязка национальной денежной единицы к более сильной. Однако с каждым из них в последние полтора десятилетия произошла глубокая метаморфоза.

Средств для интервенций стало мало. Но то, чтобы мало вообще (напротив, с 1990 по 2002 год совокупные валютные резервы всех стран мира увеличились с 640 до 1730 млрд. СДР — почти в 3 раза), а мало относительно. Относительно объема рынка. Ежедневно, повторюсь, в мире совершается валютных сделок на сумму 1,2 трлн. долларов, из которых 400 млрд. — сделки спот (то есть подлежащие немедленному исполнению). Все валютные резервы Европейской системы центральных банков составляют 300 млрд.евро, а Федеральной резервной системы США — 60 млрд.долл. Если потребуется поддерживать курс евро или доллара, этих запасов хватит лишь на косметические мероприятия. Осенью 2000 года Европейский центральный банк четырежды (22 сентября, 3, 6 и 9 ноября) проводил интервенции в поддержку евро, причем в первый раз совместно с ФРС и Банком Японии. Результат оказался минимальным: 22 сентября курс поднялся с 0,86 до 0,89 доллара за один евро, а 26 октября упал до 0,82. В ноябре котировки колебались вокруг отметки 0,85. Сколько средств зона евро потратила на интервенции, сказать трудно — цифра не разглашается. О ее размере косвенно можно судить по тому, что за ноябрь 2000 года валютные резервы ЕЦБ (без золота, СДР и резервной позиции в МВФ) уменьшились на 13 млрд.евро [2] . Крупнейшими в мире держателями золотовалютных резервов являются страны Юго-Восточной Азии. В середине 2003 года официальные валютные запасы Японии выросли до 540 млрд.долл, Китая — до 350 млрд.долл., Тайвань, Южная Корея и Сянган имели по 100 с лишним миллиардов каждый. Получается, что главные мировые валюты эмитируют одни страны, а основной частью резервов владеют другие. Асимметрия налицо. В случае падения курса доллара или евро едва ли азиатские государства пожертвуют сколько-нибудь крупными средствами ради укрепления важных для них, но все-таки чужих валют.

Что касается процентной ставки, то она влияет на обменный курс тоже довольно ограниченно. Связь между двумя показателями прослеживается боле или менее отчетливо только для валют, имеющих широкое международное признание, в основном для доллара и евро [3] . И то не всегда. Так, с лета 2001 года рыночные ставки в зоне евро превысили американские, но подъем евро начался полтора года спустя. Для нерезервных валют повышение ставки рефинансирования мало способствует притоку иностранных капиталов. Он упирается не только в проблему доверия, но и в слабость местных финансовых рынков. Их объем, глубина и ликвидность не идут ни в какое сравнение с американскими или западноевропейскими. Внешние операторы резонно опасаются, что вложившись, в редкую валюту или номинированные в ней ценные бумаги, они не смогут в нужный момент продать данные активы по прежней цене. Ведь резкие колебания конъюнктуры — обычное дело для неразвитых рынков.

Важнейшим фактором курсообразования считается состояние баланса по текущим операциям. Особое внимание ему стали уделять с конца 70-х годов, когда резкому обесценению доллара сопутствовало возникновение крупного дефицита по внешним расчетам у США и профицитов у Германии и Японии. Одним из основных инструментов, при помощи которого МВФ содействует курсовой стабильности являются выдаваемые им кредиты на урегулирование текущих балансов стран-членов. На практике неотрицательный баланс по текущим операциям благоприятствует ровной курсовой динамики, но не гарантирует ее. В 1998 году Россия имела положительное сальдо в размере 700 млн.долл., что никак не уберегло рубль от девальвации. Для стран, чьи валюты не участвуют в международном обороте, равенство текущих поступлений и платежей не означает равенства национального спроса и предложения иностранной валюты. Поскольку отечественная валюта выполняет функции денег (средства накопления и обращения) хуже, чем доллары или евро, экспортеры продают далеко не всю полученную выручку, часть ее никогда не возвращается в страну. Между тем, спрос на иностранную валюту предъявляют как импортеры, так и другие резиденты, не связанные с внешнеэкономической сферой.

И наоборот. В стране, чья валюта доминирует в мире, отрицательный текущий баланс может вполне компенсироваться притоком долгосрочного капитала. Что и происходит в США уже многие годы. В 1999— 2001 годах американский доллар благополучно укреплялся на фоне растущего дефицита по внешним расчетам. Высокий спрос на американские ценные бумаги предопределен уже тем, что фондовый рынок США является самым емким и развитым в мире.

До кризисов в Юго-Восточной Азии и России, МВФ с подачи США настойчиво рекомендовал развивающимся странам и странам с переходной экономикой жестко привязывать свои валюты к наиболее сильным валютам мира, главным образом, к американскому доллару. Считалось, что такой режим валютного курса быстро восстанавливает доверие инвесторов к местной денежной единице, что подавляет инфляцию и увеличивает приток капиталов из-за рубежа. События 1997 — 1998 годов показали, насколько тяжелыми могут быть средне- и долгосрочные последствия такой политики. Обязательства правительств поддерживать жесткие паритеты и прозрачность сведений о работе центральных банков (в том числе о величине официальных резервов) позволили спекулянтам «правильно» сориентироваться на местности, точно определить время и характер наступательных действий.

Поймать дракона — 2

международная валютная система курсообразование

Если испытанные методы действуют все с меньшей эффективностью и явно не соответствуют вызовам времени, значит, нужны новые решения. Их усиленно ищут, особенно после 1997 года. Новые или значительно модернизированные в последнее время способы валютно-финансовой стабилизации можно разделить на три группы: 1) региональное сотрудничество, 2) международное регулирование и 3) использование новых операционных технологий.

Валютная стабилизация в рамках отдельного региона — явление не новое. Таким путем шла Западная Европа после Второй мировой войны: в 1950 году был создан Европейский платежный союз, в 1972 году — уже под эгидой Европейского экономического сообщества — «валютная змея», в 1979 году — Европейская валютная система и в 1999 году — Экономический и валютный союз. Упорство европейцев диктовалась хозяйственной необходимостью: для большинства стран региона торговля с соседями составляла больше половины всего внешнеэкономического оборота, а разнонаправленное движение курсов после распада Бреттон-вудской системы нарушало традиционные товарные потоки.

Европейский опыт давно стал образцом для подражания. Так, еще в 1964 году Гватемала, Коста-Рика, Никарагуа и Сальвадор подписали Соглашение о Центральноамериканском валютном союзе. В 1975 году 16 стран ЭКОВАС создали Западноафриканскую клиринговую палату, которую к 1990 году планировалось трансформировать в валютный блок с единой валютой и общим эмиссионным центром. Из этих прожектов ничего не вышло, но речь сейчас не о них.

В ноябре 1997 года 14 стран Юго-Восточной Азии создали Манильскую рамочную группу (Manila Framework Group), которая должна была разработать механизмы управления кризисами. Далее Индонезия, Малайзия, Филиппины, Сингапур и Тайланд заключили Соглашение о кредитах своп (ASEAN Swap Arrangement). Система (аналогичная действовавшей в ЕС в 80-90- е годы) позволяет стране, валюта которой подверглась атаке, получить иностранную валюту для интервенций под залог государственных ценных бумаг. По истечении срока займа - от 90 дней до двух лет — средства возвращаются с уплатой процентов. В мае 2000 года все страны АСЕАН, а также Китай, Япония и Южная Корея подписали в Тайланде соглашения о соответствующем расширении зоны действия данного механизма. Документы получили название «Инициативы Чианг-Май» (Chiang Mai Initiative). К весне 2003 года действовало уже 10 двусторонних кредитных линий на общую сумму 29 млрд.долл. и еще три находились в процессе согласования [4] . Как видно, объем кредитов, предоставляемых в рамках инициативы совсем не велик. Тем не менее, организаторы считают, что она дает важный сигнал рынкам, так как центральные банки, не увеличивая резервы, получают дополнительные возможности противостоять спекуляциям. По мнению азиатских экономистов, ценно и то, что данные средства доступны по первому зову, тогда как финансовая помощь МВФ приходит с большим опозданием. Во время кризиса 1997 года она поступила, когда события уже приняли необратимый характер. Кроме того, кредиты МВФ всегда являются жестко обусловленными. Правительства оттягивают обращение за ними, боясь морального давления и вмешательства во внутреннюю политику. Все понимают, что такая просьба равноценна сигналу бедствия, что только усиливает отток капиталов из страны. В качестве превентивной меры участники «Инициативы Чианг-Май» планируют ввести критерии здоровой экономической политики, которых государства-члены должны будут придерживаться на постоянной основе. Ожидается, в дальнейшем они могут передать в фонд инициативы до 10% своих валютных резервов (в ЕС в свое время доля равнялась 20%), что составит 100 млрд.долл. А это уже будет внушительной силой.

Из остальных регионов мира, где имеются планы валютного сотрудничества реальный шанс есть, разве что, у СНГ. В Африке восемь из 16 стран Экономического сообщества Западной Африки (ЭКОВАС) утвердили программу перехода к коллективной денежной единице — афро, которую планировалось ввести в 2004 году. Идее вряд ли суждено реализоваться: экономическая ситуация в регионе не позволяет сейчас и не позволит в обозримом будущем проводить согласованную экономическую политику, иметь одинаково низкие темпы инфляции и процентные ставки. А без этого единая валюта возникнуть не может. Участники латиноамериканской группировки Меркосур [5] договорились после 2006 года снизить инфляцию до 3% в год, что создало бы условия для координации курсов, о чем пока говорят с большой осторожностью.

В СНГ единая валюта также, наверняка, не появится в ближайшие 20-30 лет — что справедливо для всех частей мира, кроме Европы. Тем не менее, страны Содружества способны значительно продвинуться по пути консолидации своего валютно-финансового пространства. Определенные результаты уже есть. В 2000 году начали действовать банковская Ассоциация «Объединенная платежная система Содружества» и Международная Ассоциация бирж (МАБ) стран СНГ. В 2001 году Межпарламентская Ассамблея СНГ приняла модельные законы «О рынке ценных бумаг» и «О валютном регулировании и валютном контроле», также было разработано Соглашение о принципах организации и функционирования валютных рынков стран Евразийского экономического сообщества (ЕврАзЭс). В 2002 году девять стран СНГ договорились о создании Совета руководителей государственных органов по регулированию рынков ценных бумаг, была разработана Конвенция об интеграции фондовых рынков стран СНГ.

Сегодня перечисленные шаги имеют лишь косвенное отношение к проблеме стабилизации валютных курсов. И все же они содействуют увеличению масштабов и степени развития национальных валютно-финансовых рынков, что является одной из ключевых предпосылок для повышения их устойчивости. В перспективе введение коллективной расчетной единицы (подчеркну — не единой валюты), совместные действия по дедолларизации и реализация мер, аналогичных азиатской инициативе, могло бы заметно укрепить позиции валют СНГ.

Из международных инструментов валютно-финансовой стабилизации наиболее известным является налог Тобина. В 1972 году американский экономист, будущий Лауреат Нобелевской премии Джеймс Тобин выступил с идеей обложить в масштабах всего мира спекулятивные движения капиталов особым налогом — в размере до 0,1% от суммы операции — а вырученные средства направить на нужды развивающихся стран. Долгие годы налог Тобина рассматривался скорее как интеллектуальное упражнение, нежели как руководство к действию. После финансовых кризисов 1997— 1998 годов дискуссия о нем перешла в практическую плоскость.

О необходимости налога официально заявили правительство Финляндии, парламент Канады, президент Бразилии, а также различные парламентские фракции США, Великобритании, Франции, Бельгии, Италии. В 2001 году 40 членов Европейского парламента и национальных парламентов Евросоюза призвали ввести в ЕС налог Тобина, установив его на двух уровнях: нормальном и экстренном. Последний мог повышаться до 50% при угрозе резкого обесценения той или иной валюты. Однако руководство Союза отклонило инициативу, сославшись на то, что налог вынудит бизнес уйти в оффшорные зоны, и в результате он больше дестабилизирует рынки, нежели упорядочит их. Сейчас меры, аналогичные налогу Тобина, применяются на некоторых фондовых площадках: в Сингапуре сделки облагаются налогом в размере 0,2%, в Сянгане — 0,4%, в США — 0,0034%, во Франции — от 0,3 до 0,6% [6] . Перспективы введения налога во всем мире, без чего он теряет смысл, весьма призрачны.

Страницы: 1, 2, 3